Зимовье зверей

- Ну, Мелкий, хватит гонять пауков. Неси свой гроссбух…
     Я удобно расположился на огромной застеленной двуспальной кровати, положив «условно-здоровую» по определению хирурга Аксенова правую ногу на загипсованную левую. В гипс она попала два месяца назад после пятичасовой плановой операции по имплантации искусственного коленного сустава, именуемой на официальном медицинском языке устрашающим термином «тотальное эндопротезирование». К таким кардинальным и экстравагантным мерам меня привели далекая молодость, переполненная профессиональным футболом и хоккеем, четыре резекции менисков, разрывы крестообразных связок и наплевательское отношение к собственному здоровью в дальнейшем. Итогом вышеуказанного безумия стали артрозы четвертой и третьей степени, искривившие ноги, двести миллиграммов диклофенака ежедневно и добрая, жизнеутверждающая реплика академика Николенко, по прозвищу Кузьмич, на прием к которому меня устроили друзья, уставшие наблюдать за тем, как я перестаю двигаться.
- За такое отношение к себе, самое правильное, ноги тебе - ампутировать… - сказал, мельком взглянув на мои рентгеновские снимки, один и самых авторитетных в России хирургов, менявший в свое время суставы сыну Саддама Хусейна и успешно сложивший из сотни обломков не успевшего катапультироваться из падающего «МиГа» летчика. – Чтоб знал…
     В итоге, через пару недель я и оказался на узком, жестком операционном столе. Вколотый по дороге бесстрастной медсестрой наркотик и введенный в позвоночник анестетик превратили меня в высшей степени безропотное и податливое существо с отключенной «в ноль» нижней частью тела, соединенное через катетеры с различными бутылками и пакетами и мутным сознанием, переходящим из забытья к реальности в самые изощренные моменты операции. Когда я прилетал из потустороннего мира в операционную, то неизменно видел перед собой заботливого анестезиолога, терпеливо отвечавшего на мои, лишенные здравого смысла, а порой и просто безумные вопросы.
     Работа бригады хирургов, под руководством Кузьмича, была мало похожа на медицинские манипуляции и, куда больше, напоминала автосервис. Раненой свиньей визжала болгарка, срезая ни на что негодные поверхности бедренной и большеберцовой костей, и неутомимо, со страшной силой и звоном махал молотком академик, вгоняя по направляющим на подготовленные места компоненты нового сустава из хитроумного титанового сплава.
- Может быть Вам уши заткнуть? – заботливо вопрошал анестезиолог.
- Не… А, скажите, болгарка пневматическая или электрическая?
     Врач тут же прекратил задавать вопросы, видимо раздумывая о «передозе» введенных мне препаратов и приоткрыл какой-то потайной краник, наглухо отключая меня от реальности. На грешную землю я окончательно вернулся за полчаса до окончания операции, когда, сделавший свое дело Кузьмич, уже ушел, оставив Аксенова зашивать тридцатисантиметровый разрез, а наркоз начал ослабевать, вызывая ломоту в спине и руках, подвешенных над столом в лучших традициях камасутры.
- Потерпи, - уловив мои начинающиеся конвульсии, попросил анестезилог.
- Еще два шва осталось, - угрюмо из-за ширмы пробурчал сквозь маску Аксенов.
     Последующие сутки в реанимации были наполнены, в основном, моральными переживаниями из-за невозможности покурить и повернуться на бок. Бесстрастный монитор над головой четко фиксировал кульминационные моменты «отходняка» от наркоза и последствия потери полутора литров крови злобным, надрывным писком, на который уставшая медсестра реагировала отработанным до автоматизма уколом в ногу.
     Наконец, меня перевезли в палату, где я в скорбном одиночестве принял несметное количество капельниц, уколов и таблеток, торжественно проспал Новый год и по возвращении врачей из десятидневного загула был отпущен домой на восстановление. Перед выпиской Аксенов произнес пламенную речь, состоявшую из громадного количества жизненных ограничений, предполагавших, что любое мое движение или лишняя ложка супа неизбежно приведут к тромбозу, разрыву недавно сшитых связок или перелому костей в местах крепления имплантантов. Насмерть перепуганный озвученными перспективами, я, по прибытии домой, сварил себе сногсшибательную дозу кофе, надел с использованием большинства известных нецензурных выражений галошу на загипсованную ногу и запрыгал на удобных американских костылях к Ледовому дворцу, где Мелкий с удовольствием тренировался в хоккейной школе.
- Зимовье зверей, - сын залез на кровать и открыл книжку с русскими народными сказками на заложенной странице и выдержал заметную паузу.
- Ну? – спросил я, устав ждать начала повествования.
- Пап, а скажи, у тебя теперь коленка как у Терминатора?
- Ну, в принципе, похоже..
- Круто!
- Ты давай, книжку читай! А то мама вечером нас обоих терминирует.
- А… - Мелкий закрыл книжку и махнул ручкой. – Она просто боится, что я не поступлю в эту продвинутую школу, вот и задает каждый день уйму заданий… Давай лучше поболтаем?
- О чем?
- Скажи, а ты, когда гипс снимут, сможешь со мной в хоккей играть?
- Хм… - я сделал паузу. – Во-первых, чтобы хоть как-то кататься на коньках нужно еще сделать «терминаторский» сустав и в правой коленке. А во-вторых, по завещаниям хирурга Аксенова мне будет можно играть в хоккей, но исключительно в настольный…
- Понятно… - опустив голову, тихо сказал сын.
- Ты чего? – я наклонился, чтобы заглянуть ему в лицо.
- Ну, понимаешь… - всхлипнул он. – Ребята смеются – у тебя отец хромой. Он с тобой в хоккей и в футбол никогда не сыграет… Ты ведь и правда никогда со мной не играл… Ихние папы с ними иногда катаются. Я им говорю, что мой папа был профессиональным футболистом и это у него из-за травм, а они только смеются…
     Я почувствовал, как мерзкий ком вкатился мне в горло откуда-то из диафрагмы. Я представил Мелкого в окружении смеющихся мальчишек и очутился в его внутреннем, чутком и ранимом мире. Я взял его за голову двумя руками, поднял ее и увидел большие, страдающие глазищи со спрятанными горькими слезами. Я захотел ему многое сказать. О том, что я видел, как катаются и играют в хоккей родители его друзей – пятнадцать лет назад я был бы готов играть один против всех их вместе взятых… О том, что он не должен обращать внимания на глупость и злобу. О том, что он должен понимать…
- Давай читай! – злобно сказал я и повернулся на бок…
     …12 февраля Аксенов снял мне гипс. Он резал его хитроумными ножницами, напоминающими приспособления для разрезания колючей проволоки и что-то бормотал себе в бороду. Наконец, оковы пали, и я увидел свою новую ногу – прямую, как струна, но какую-то синеватую, тонкую, с атрофированными мышцами и длиннющим швом в остатках зеленки. Сделали рентген. Металлический сустав на снимке мне, на удивление, понравился – точные, ровные, выверенные линии имлантантов и широкая щель между ними, заполненная невидимой изопропиленовй прокладкой.
- Сустав у тебя на «пятерку»! – довольным голосом сказал Аксенов, разглядывая снимок, и принялся бормотать про ограничения.
     Наконец, мне вручили костыли и отправили восвояси. Сначала я просто прыгал на правой, но потом набрался смелости и чуть приступил на левую. Она была чужой. Не было ни привычной постоянной боли, ни чувства отсутствия равновесия. Было ощущение присутствия чего-то постороннего и неизведанного.
- На сколько градусов сгибания рассчитан сустав? – повернулся я к Аксенову.
- Это - новый… На 155.
     Мое колено сгибалось только градусов на тридцать. Дальше была стена.
- Разработается. Только не торопись. – Аксенов медленно мыл руки в маленькой раковине. – Второй раз твои связки не сшить. Оборвешь, придется ставить пластик. Это еще на полгода… На палочку перейдешь через пару недель, не раньше. Плавание можно через неделю. Баня, тренажеры через месяц…
     Дальше я его уже не слушал…
     …В фитнес, расположенный напротив моего дома я пришел на следующий день. Поставив палочку к стойке, я достал деньги и старую карточку.
- Восстанавливайте аккаунт. На год…
     Через месяц я вышел на работу. Каждый день в 6.30 я прибывал в наш тренажерный зал и до 8.30 боролся с велоэргометром, щтангами и гантелями. Вечером, выбравшись из Москвы через пробки, я, под чистую растрачивая весь запас силы воли, заворачивал в фитнес и плюхался в ненавистный бассейн.
     Еще через месяц я начал ловить на себе удивленные взгляды друзей и знакомых. Палочка уже давно валялась на балконе…
     17 мая к нам приехали играть юные динамовцы. Для команды семилетних мальчишек из подмосковного провинциального городка это было событием. Они не понимали, почему родители динамовцев, осматривая их спорткомплекс с тремя искусственными катками завистливо цокают языками. Само слово - «Динамо» - действовало на них магически. Сверстники из знаменитого клуба оказались не такими уж и страшными, - когда прозвучала финальная сирена на табло красовалось 5;2 в нашу пользу…
- Ну, молодцы! – широко улыбался в раздевалке тренер, - Завтра игра с родителями. В 10.00 на третьем катке.
     Мы вышли из Ледового дворца, и я погрузил здоровенную сумку с формой в машину.
- Вы езжайте, а я пешком приду.
- Ты куда это? – спросила жена.
- В фитнес зайду, куплю новые перчатки. Старые уже в тряпки превратились.
     «Крайслер» уехал. Я вернулся в Ледовый и зашел в маленький хоккейный магазинчик…
… Когда я, одев мелкого и отправив его на лед, открыл сумку и достал новенькие коньки «CCM», отец Влада Максим, переодевавшийся напротив охнул и уронил перчатки.
- Ты чего?! – он смотрел на меня глазами человека, который встретил негра на лыжах в чукотской тундре.
- Попробую… - пробормотал я, растирая правое колено вольтареном и упаковывая его в, оставшиеся от прежней жизни наколенник максимальной фиксации. Левое колено ограничилось только наколенником. Оно не болело.
- Офигел? - Пролепетал Максим.
- Да, ладно тебе. С пацанами ж играть.
- Пацаны носятся, как ураган Торнадо! Жена знает?
- Еще нет… Она уже на трибуне.
- У-у-у-у…
     Жена поняла, что произошло, только когда я вышел на лед.
- Ты с ума сошел! – закричала она на весь каток, но я оттолкнулся давно забытым движением и заскользил на починенной ноге на другую сторону площадки.
     Ко мне подкатился Мелкий.
- Пап! Ты что?! – сквозь решетку шлема я увидел его огромные глазищи, раскрытые от ужаса и восхищения.
- Давай раскатывайся! Сейчас я тебя возить буду…
     Левая работала нормально. На правой было немного больно катиться, но я знал, что принятый недавно диклофенак действует не сразу. Поначалу все плыло перед глазами. Было страшно оступиться, сделать резкое движение, катиться задом, разворачиваться, но известная мне с детства аксиома действовала безукоризненно. Нельзя разучиться многим однажды освоенным вещам – ездить на велосипеде, плавать, кататься на коньках.
     Набралось десять отцов, способных играть в хоккей, и мы играли в две пятерки. Первые две смены все кружилось вокруг меня, но постепенно эта круговерть стала притормаживать, останавливаться, как выключенный токарный станок и к середине периода игра приобрела знакомые очертания. Удивительно быстро возвращалось видение поля, обводка, пас. В третьем периоде мне казалось, что я в последний раз играл в хоккей вчера в родном измайловском дворе на залитой ночью коробке. Я осторожничал, как мог, но врожденный азарт гнал меня вперед. Мы, конечно, играли в поддавки с малышами. Давали им проходить и забивать, уходили о малейших обострений, но это были уже не семилетки московских дворов тридцатилетней давности в самодельных щитках, «гагах» и со сбитыми гвоздями клюшками… Время от времени, мы пару минут играли серьезно, со «скрещиваниями», быстрыми многоходовыми комбинациями, экзотической обводкой и даже забивали голы. Мальчишки по-хорошему злились и лупили нас клюшками по незакрытым «защиткой» частям тела. В конце третьего периода я обыграл буквально на пятачке четверых пацанов, прокатился к воротам, объехал Мелкого и забил гол…
… Мелкий бежал за мной вприпрыжку.
- Пап! Нога не болит?
- Левая нет – как новая. А правую ж все равно оперировать…
- А ты здорово в хоккей играешь! А когда вторую сделают – ты еще лучше будешь? А как это ты пас не глядя отдаешь и точно партнеру?
- Какой там здорово… - Я еле брел к машине. Перед глазами плыли разноцветные круги. Оперированная нога действительно не болела и вела себя отлично, правая еще держалась на обезболивающих, но мышцы, заполненные молочной кислотой были ватными и смертельно уставшими. Хотелось срочно упасть и не вставать, по-возможности, пару суток.
- Не! Вообще супер! – Мелкий радовался. В его глазах светилась победа. Никто ему теперь не мог сказать о хромом папе…
… Вечером, когда Мелкий уснул, мы с женой пили чай на кухне.
- Ты сумасшедший? – тихо спросила она.
- Нет. Тебе понравилось, как я играю?
- Это Мелкий тебя спровоцировал. Я знаю.
- Причем здесь Мелкий?!
- Он мне много раз говорил, что у всех папы катаются с детьми, а ты нет…
- Мне он ничего не говорил. Я спать пошел.
     Я подошел к кровати сына. Он спал, как всегда со сброшенным одеялом. Я укрыл его и сел рядом. Я был ему бесконечно благодарен. Десять лет я смотрел футбол и хоккей с ясным пониманием, что мне уже никогда не надеть бутсы и не взять в руки клюшку. Я жил за пуленепробиваемым стеклом, за которым люди делали то, что я так любил и чем жил когда-то. Но двери в этой прозрачной перегородке не было… И это маленькое существо нашло ее – дверь в тот желанный мир. Нашло там, где никто не искал.
     Я давно не чувствовал себя так хорошо, не был искренне счастлив и умиротворен, не одерживал таких фундаментальных побед в своей жизни.
     Я вспоминал угрюмого Аксенова и показывал ему язык…
…- Может быть сделаем вторую осенью? – Кузьмич держал снимок моего правого колена на уровне глаз. – Летом жарко, тяжело переносить послеоперационный период.
- Я терпеливый. Хочется быстрее с этим разобраться…
- Ну, хорошо. Оформляйтесь. Через месячишко я Вас положу и прооперирую. Кстати, Вы отлично выглядите. Вес в норме, телосложение изрядно подправили. Что значит четко выполнять восстановительные рекомендации!
- Угу… - Я опустил глаза и подмигнул Мелкому, крепко державшему меня за руку. – Это мне книжку очень полезную прочитали. «Зимовье зверей» называется…

     eulex

[Оглавление]