Утро

        Привычный скрежет допотопного будильника разрывает утреннюю, мрачную октябрьскую тишину. Вставать тяжело. Не то, что лет пятнадцать назад. Голова еще находится в тяжкой дремоте. Мыслей нет. Теплыми ступнями нахожу тапки и со вздохом поднимаюсь. Болит плечо. Когда я его вывихнул? Не помню... Шаркаю в прихожую. Рука помнит выключатель, свет бьет в глаза, сощуривая и без того еще полуоткрытые веки. Отупело смотрюсь зачем-то в зеркало... Да...
        Чайник налит с вечера. Щелкаю тумблером и плюхаюсь на деревянный кухонный табурет у черного окна с редкими оранжевыми пятнами фонарей. Первая, отвратительная сигарета. На градуснике за окном «плюс шесть». Шесть утра, шесть градусов...
        С мертвой улицы раздается звук автомобильного стартера. Его суждено слушать минут десять. Это сосед с шестого этажа заводит свою ветхую машину. Он мучается так каждый день. В подъезде, прячась от милицейского наряда, его ждут щуплые, махонькие китайцы. Он возит их на рынок. Изредка, милиционеры их все же ловят и обирают. Китайцы снимают квартиру. Они тихие, незаметные и приветливые. Правда, один раз они надумали жарить селедку. Я вытерпел... Чайник вскипает одновременно с докуриванием сигареты. Кофе с молоком, ванная, зубная щетка, ленинградский, дерущий щеки «жиллет»... Каждый день одно и то же.
        Промозглое осеннее утро катится под ноги мокрыми, бурыми, опавшими листьями. С голых ветвей почерневших деревьев падают ледяные капли недавно кончившегося дождя. Двор пуст и холоден, только два-три невыспавшихся «собачника» кутаются в кустах в куртки в тягостном ожидании момента, когда их подопечные справят свою нужду.
        Идти до гаража пять минут. Идти скучно и не хочется. И в пять минут неспешной ходьбы мне всегда в голову лезет всякая всячина. Причины этих, то злобных и непристойных мыслей, то сумасбродных и авантюрных идей, то тяжких и страшных воспоминаний мне непонятны. Почему они возникают именно утром по пути в гараж? Не знаю...
        В последние годы я становлюсь бескомпромиссным брюзгой. Говорят, что интервал в 40-45 лет - период расцвета мужчины. Ничего подобного... Да, уже не совершаешь глупых, необъяснимых поступков, почти не ошибаешься в выбираемых решениях, уверенно чувствуешь себя практически в любой ситуации и с любым человеком. Есть квартира, верная жена, машина, дом в деревне, какие-то деньги, стабильная работа, «халтура»... Но молодость, молодость... Ее-то уже не вернуть.
        Более того, я перешел рубеж, когда молодость стала мне непонятной. Я с почти одинаковой неприязнью взираю на детские лица двух четырнадцатилетних проституток из Яхромы, вогнавших по рукоятку отвертку в глаз пятидесятилетнего «клиента» во время полового акта за сто долларов и мобильный телефон и на восемнадцатилетнюю девчушку, надменно взирающую на меня у светофора из новенького «мерседеса-конвертбл». Мне одинаково противны туповатые физиономии обритых школяров, одетых в точном соответствии с рекламой «сникерса», орущих матом на весь двор и бьющих по ночам боковые стекла машин для завладения стодолларовым «кенвудом» и двадцатилетние интернетовские трепачи, ничего еще не видевшие в жизни, ищущие виртуального самоутверждения и презирающие жизненный опыт, знания и квалификацию, но суетливо и боязливо рыскающие по карманам в поисках спасительной десятки при встрече с тройкой крепко сложенных ребят в темном переулке. Более того, я с долей злорадства смотрю и на конвульсии наркомана-пэтэушника, вколовшего себе в вену какого-то дерьма и теперь погибающего в агонии, и на обреченность позы неумеющего рассчитывать свои навыки студента, вогнавшего нафуфыренную «девятку» в багажник БМВ за семьдесят тысяч...
        Господи, что со мной? Зависть? Понимание, что мне уже не стать моложе? Нет-нет... Не это. Что-то другое...
        Я останавливаюсь на тротуаре, чтобы пропустить раннюю машину и перейти дорогу. Водитель, завидев меня, притормаживает в надежде, что я подниму руку, и, убедившись в моем нежелании ехать с ним, жмет на газ. На автобусной остановке уже столпились люди. Все - в годах, с угрюмыми, усталыми, озабоченными лицами. Молодежь не встает так рано.
        Навстречу попадается сосед. Он возвращается из Лосиного Острова, куда ходит каждое утро. Лет десять он носит один и тот же спортивный костюм и старенькую «болонью» курточку. Летом он всегда несет в руке березовую ветку, осенью - большой кленовый лист. Ему за шестьдесят. В конце восьмидесятых его сын умер от сердечного приступа за рулем «жигулей». Машина стояла у светофора, и ей гудели ничего не понимающие водители. Мы с Женькой перегоняли ее от морга в гараж. С тех пор он каждое утро ходит в лес. Мы киваем друг другу, а я даже не помню, как его зовут...
        Мне тут же вспоминается дядя Коля с пятого этажа. Он прошел войну, еще недавно «моржевал» на Бабаевке и ездил на стареньком велосипеде через МКАД в деревню за парным молоком. Я снабжал его картошкой и солеными огурчиками. Он радовался, как ребенок и обижался на мои отказы «пропустить по маленькой»... Надо зайти... Я его давно не видел. Может быть - поздно?!
        Впрочем, я стараюсь быть объективным. Разве нас, в семидесятых, понимали такие же сорокалетние? Разве нам в школе демонстративно не отстригали патлы «под битлз»? Не забирали в отделение, пьющих в подворотне гадкий, «тринадцатый» портвейн и фальшиво поющих под гитару наивные «Звезды»? Или меня не приводили домой дружки, а потом, прислонив к стенке возле двери и, нажав звонок, трусливо сбегали? Разве не мы высаживали стекла футбольным, одним на весь двор похожим на яйцо мячом? Или из нашей «хрущевки» в Измайлово не увозили пацанов в зоны, откуда они возвращались с наколками и нехорошим блеском в глазах? Да, это все было. И было неадекватно тому, что я вижу сегодня... Но сейчас другие стандарты, допуски, технологии, возможности, информированность. Другие люди, другие нравы. Все в порядке, наверное... Так и должно быть.
        Прохожу двором Г-образного дома и, наконец, выхожу к гаражам. Отсюда уже слышен гул кольцевой автодороги. За гаражами чернеет лес. Левее - старое кладбище. Там похоронена Лена Наметкина. Она умерла в девятнадцать лет за день до своей свадьбы. Легла отдохнуть и больше не встала... А ведь скольких одногодков уже нет!? Вовка Шестов, прошедший три психбольницы и умерший на операционном столе в тридцать три от саркомы... Застрелился Мишка Чижиков. Умер в поликлинике, не дождавшись хирурга, Вадик Александров, насмерть отравившийся какой-то отцовской настойкой на синильной кислоте. Повесился Плюхин. Скончался в тюрьме от туберкулеза Шурик Королев. Утонул Коляныч. Убили в Чечне Валерку Тинькова и Димку Маркелова. Погибли в авариях...
        Сторож Николай Николаич приветливо машет рукой из будки. Грязный «форд» стоит на улице. Бокс, видимо, занят клиентом. Мотор хорошо заводится, и я сразу уезжаю. Навстречу плывут желтые огни еще редких машин. Мне кажется, что эти же машины были вчера, позавчера, неделю, год назад...
        Ничего не меняется. Все застопорилось на какой-то ступени, буксует, рвется вперед, но некая сила держит, не пускает и злорадно шепчет на ухо: «твое время кончается!». Скоро она победит. И тогда придется катиться по лестнице вниз, назад, к концу, цепляясь за каждую ступеньку, за каждую возможность остановиться и вернуться, но, все равно, убыстрять и убыстрять свое падение в черную, страшную дыру...
        Я вздрагиваю и осознаю свое местоположение. «Надо еще побороться!». Я включаю третью и утапливаю газ в пол...

[Оглавление] [Следующий рассказ]