"Бонжур, Ори!"

         За границей нам помогали все. В начале 90-х, когда наши “братки” еще не вытряхивали поляков и чехов из “мерсов” и “БМВ”, когда девчонки из “жовто-блокидного” Закарпатья не закатывали толстым “бюргерам” и горячим “макаронникам” такие оргии по месту жительства, что их доморощенные “жрицы любви” безоговорочно списывались на пенсию за фригидность и профнепригодность, когда стодвадцатикилограммовые жены бывших секретарей и председателей в “Картье” и кроссовках еще не вызывали нервных конвульсий у дилеров по продаже недвижимости, покупая во Флориде дома за полмиллиона долларов и расплачиваясь наличными, принесенными в хозяйственной авовське, когда по баварским автохаусам и пенсильванским аукционам еще не носились, полностью обезумевшие от широты выбора, толпы российских граждан, бросавшихся на капоты Фольксвагенов и Шевроле с криками “Мое!”, когда фундаменты Эйфелевой башни и Колизея еще не были украшены памятными надписями “Вася из Балашихи”, а в Сан-Марино над магазинами не красовались объявления на нашем родном языке “Кожгалантерея. Русским скидки”, когда в аэропорте Кеннеди в Нью-Йорке еще не “бомбил”" на такси и карсервисах бывшие директора заводов, отвозившие вновь прибывших российских граждан в Бруклин “всего за 250 “зеленых”, когда из супермаркетов наши люди не выносили в трусах и бюстгалтерах школьно-письменные принадлежности и бытовую технику - в это “золотое” время на русских смотрели с интересом, удивлением и уважением и помогали, чем могли.

        Впрочем, мы никогда, ни “до”, ни “после”, не испытывали недостатка внимания и дружелюбности. С одной стороны это было вызвано тем, что мы приезжали со специфическими спортивными интересами, а с другой - из-за умения иностранцев различать людей не по национальности, а по существу А уж когда мы пересели на конкуретноспособную технику и стали раз за разом выдавливать европейских аборигенов с пьедесталов, когда дело дошло до автографов и статей в прессе, приемов в мэриях и вручения специальных призов зрительских симпатий - тут уж от желающих “приложить к нам руку” и вовсе не стало отбоя.

        Тем не менее из всех друзей и помощников нашей особенной любовью пользовался Ори. Это был молодой симпатичный голландец, живущий в Бельгии. Ори (вообще-то официально его звали Henri) сносно говорил чуть ли не на всех европейских языках и был первым, кто протянул нам руку во время нашего стартового посещения Бельгии. Размышляя над тем, почему именно Ори стал тем человеком, к которому мы привязались всей душой, я пришел к парадоксальному выводу - этот вечноулыбающийся парень по своему характеру и образу жизни удивительно напоминал не жителя Льежа, а уроженца Бирюлево или Марьиной Рощи. Принцип "не имей сто рублей (в данном случае - сто бельгийских франков), а имей сто друзей" столь близкий нашему мировоззрению, был у него основополагающим.

        Создавалось впечатление, что его знают все жители города - куда бы мы не приходили с Ори - в магазин, на автомобильную свалку и в автосервис, кафе и ресторан, чей-то офис или контору по ренту машин, банк или на выставку ему тут же радостно кричали – “Бонжур, Ори”" и создавалось впечатление, что зайди сюда премьер-министр Бельгии - такого переполоха он бы не вызвал. Ори буквально летал по Льежу на своем потрепанном “Ситроене”, он всегда был в движении и не существовало проблемы, которая могла поставить его в тупик. Причем решал он вопросы не привычным для жителей Европы путем - прямым, как фонарный столб, а подходя ко всему с чисто русской изворотливостью, предполагающей тихое перешептывание с кем-то в углу, заднее крыльцо и наименьшие затраты. Пока мы договаривались с представителями автоклуба Льежа о необходимости приобретения гоночной резины и нас заверяли, что нужная нам “Пирелли” появится через 3-4 дня, Ори тихо улыбался за спиной чиновника, а потом, выйдя на улицу говорил, по-гагарински: “поехали”, и мы мчались в какой-то маленький магазинчик на окраине города, хозяин которого кричал “О, Ори!” и после их двухминутной беседы на непонятном нам французском языке мы приглашались в “закрома”, где находилось искомое. Покуда выписывался чек к оплате, Ори продолжал улыбаться, а потом забирал чек, выбрасывал его в урну и, бросив нам – “very expensive” - опять начинал о чем-то быстро говорить с хозяином, в результате чего тот громко смялся и выписывал нам новый чек с заметно меньшими цифрами. Когда вечером перед гонкой мы с Сашкой и Ори сидели в кафе за чашкой кофе, вдруг появлялись механики и понуро сообщали, что они заменили переднюю стойку и теперь “сход-развал Опеля стал никаким”, а на мягкие замечания типа “вы, что, далдоны, до сих пор сопли жевали!?”, только опускали голову ниже, Ори, улыбаясь, узнавал содержание нашей беседы, кидал на стол двести франков, опять говорил: “поехали” и объяснял куда нужно срочно привезти Опель. Мы опять летели на “Ситроене” куда-то на окраину (причем Ори относился к правилам дорожного движения, мягко говоря, попустительски), останавливались у кого-то дома и сигналили до тех пор, пока на крыльце не появлялся заспанный человек, и не кричал “Бонжур, Ори!”. А через пять минут он уже залезал в “Ситроен” и мы ехали к закрытой шесть часов назад станции техобслуживания. Человек открывал ее, переодевался, в это время приезжала техничка, и “Опель” заезжал на стенд... Категорический отказ мастера взять деньги за работу Ори пояснял коротко: “present for russian crew” и только принесенные из технички “traditional russian souvenirs” в виде матрешки и бутылки “Московской”", принимаемые с благодарностью, позволяли нам компенсировать неудобство от такого рода “презентов”.

        Однажды, на техкомиссии, когда вдруг выяснилось, что требования к толщине средней дуги каркаса безопасности месяц тому назад были ужесточены, и мы уже стояли на грани дисквалификации, Ори отвел председателя комиссии в сторонку, пошептался с ним, хлопнул пару раз его по плечу, и тот вернувшись строго нас предупредил, что “в следующий раз он нас не допустит”. Даже отношение Ори к деньгам резко котрастировало с общепринятым на Западе скупердяйством и напоминало широту души нормального русского человека. Но особой отличительной чертой нашего друга была обязательность. Мы довольно скоро поняли, что разговаривая с Ори нельзя даже вскользь ставить перед ним проблемы - через какое-то время все пожелания сбывались, причем все это сопровождалось вечной улыбкой и никогда не отдавало ни подобострастием, ни навязчивостью, ни желанием услужить, а выглядело искренним и как-то само собой разумеющимся.

        Как-то вечером мы сидели на лавочке на территории полицейского гарнизона, где бельгийцы нас ежегодно размещали, и разговаривали с Ори на довольно грустную и щепетильную тему - за месяц до нашего приезда жена Ори вдруг ушла от него, причем к его другу... Ори, конечно, очень переживал, но старался держаться молодцом и не пытался взвалить вину ни на друга, ни на жену, а упорно искал причины в самом себе. В разгар этой беседы мы вдруг заметили, что из корпуса, где мы жили как-то необычно тихо появились две фигуры, в которых, несмотря на сумерки, я легко узнал механиков второго нашего экипажа - Ушастого и Эдика. Надо сказать, что эти ребята, получившие воспитание на задворках московской области, при хороших руках и технической грамотности, отличались просто болезненным умением тянуть все, что по их мнению составляло хоть какую-то минимальную материальную ценность. Оставлять в их присутствии без присмотра что-либо не прибитое,не привинченное и не приваренное было столь же опасно, как сражаться голыми руками со стаей аллигаторов или бросать окурки в бочку с бензином. Но сейчас их продвижение вглубь территории насторожило меня особенно, так как даже при тусклом оранжевом свете уличных бельгийских фонарей я разгледел, что они были вооружены чуть ли не метровыми монтажками. Хотя до “домушников” и “медвежатников” “ба не дотягивали, я все же не на шутку встревожился относительно перспектив вскрытия ими какой-нибудь местной коптерки или склада. Минут через пять я сказал Ори, что пойду прогуляюсь, но он, пребывая после нашей беседы в подавленном расположении духа попросился со мной... После недолгих поисков я обнаружил Эдика с Ушастым на стоянке, усиленно что-то ковырявших фомками в асфальте и злобно проклинавших местных стрителей дорог. Когда я сообразил – что же делают оба чудака, то чуть не умер от смеха - они выковыривали из асфальта “черепашек”, которые отражают в темноте от свет фар и позволяют водителю ночью ориентироваться в дорожной разметке. Собственно –“выковыривали” -было сказано слишком громко: не знаю, как эти "черепашки" прикрепляются к асфальту, но чтобы добыть их оттуда надо, как минимум, вызывать бригаду украинцев, которым “все равно шо робить, нехай гроши платют”, с отбойными молотками наперевес. Ори не смеялся - он стоял в растерянности и задал единственный вопрос - зачем? Интересно, но объяснение вспотевших от решения невыполнимой задачи тружеников кирки о том, что они хотели бы выложить “черепашками” дорогу у далекого российского гаража, он воспринял спокойно и только пожал плечами и добавил: а сколько их надо? Мечты злоумышленников ограничивались десятью штуками, что Ушастый продемонстрировал Ори в виде растопыренных пальцев двух рук, и уныло воспринял мое твердое обещание эти самые руки оторвать по локоть... На следующий день, приехав с тренировки мы увидели знакомый “Ситроен” и нашли Ори около спортивной машины второго экипажа, в которой Эдик что-то закручивал. Рядом с машиной на асфальте лежали новенькие, явно не вырубленные из асфальта “черепашки”, а на корточках сидел Ушастый и тщательно их пересчитывал...

        В 1997 году в мае мы не участвовали в льежских ралли, а в июне вдруг удалось выехать на Кубок Франции. Каково же было наше удивление, когда прибыв на место и припарковав машины, мы увидели на пороге гостиницы Formula 1 французского Шалон-сюр-Сона улыбающегося Ори.

        “Hi,how are you?!” - произнес он.

        “Бонжур, Ори!” - закричали мы хором...