Пятница, 13-е
Глеб Афанасьевич Волков верил в приметы. Не то, чтобы он был сильно верующим или очень мнительным, но никакая сила не могла его заставить вернуться домой с полдороги или переступить траекторию, начерченную хвостом черного, как смоль, соседского кота Барсика.
Глеб был исправным мужиком, уважаемым в поселке и соседних деревнях. Когда бывшее начальство начало распродавать колхоз, Волков живо смекнул, что если он сам не позаботится о себе, то настанет день, когда есть придется пустые щи из капустных листьев. По-дешевке он прикупил телку, спасшуюся таким образом от гибели на мясокомбинате, куда отправили все колхозное стадо, заодно разорив и некогда капитальные, крепкие колхозные коровники. Взял Волков в аренду и знатный надел земли, выкупил за бесценок свой трактор «Беларусь» с телегой, плугом и другим навесом. Пока мужики у магазина заливали безделье водкой и строили страшные перспективы сельскому хозяйству, Глеб с сыном Иваном навалился на свои новые угодья, а позже обзавелись и пасекой, проданной с молотка спившимся пчеловодом Митькой. Дела у Волковых пошли на лад. Через три года, продав очередной урожай, родившегося бычка, да знатно подхалтурив в лесничестве, они купили «Газель» и сделали ремонт в глебовом доме, а весной собирались обшить и избу Ивана.
Глебу шел шестьдесят первый год. Мужик он был крепкий, кряжистый, рукастый. Никогда не отказывал соседям, но терпеть не мог бездельников и пустобрехов.
Назад в Советскую Власть Волкову не хотелось, хотя и при коммунистах жил он неплохо, крепко, вырастил справных сыновей, а теперь уже и с внуками в свободное время нянчился. Особенно он любил старшего - одиннадцатилетнего иванового Петьку. Смышленый рос пацан, учился хорошо, собак не гонял…
Петька любил подтрунивать над дедом, но тот не обижался, а отмахиваясь от нападок внука, нет-нет, да и выискивал для себя кое-что интересное. Как-то Петька, знавший, что дед верит в приметы завел с ним такой разговор.
Глеб запомнил этот разговор. Как-то, сидя в бане с Иваном и попивая после жгучей парной пиво, он спросил.
Глеб проснулся от того, что почувствовал страшный холод в ногах. Высунув из под ватного, лоскутного одеяла нос, он увидел свои пятки, торчащие из-под другого края и тут сообразил, что в избе стоит мороз. Вскочив, он кинулся к входной двери. Она была распахнута настежь и стоявшая февральская стужа быстро выхолаживала избу. «Вот ведь, Катерина! Не притворила!» - подумал Глеб и, ежась от мороза, закрыл дверь и принялся растапливать печь. Сухие березовые поленья, нанесенные в дом заблаговременно, взялись в «голландке» разом - вторую, русскую, Волковы топили редко, по праздникам, когда Катерина, жена Глеба, пекла пироги или готовила большое застолье. Волков сунул ноги в серые, огромные валенки, накинул на плечи телогрейку и прошел на кухню. Включив электроплитку, он поставил чайник, наполненный ледяной, колодезной водой и подошел к отрывному календарю, чтобы проделать ежедневный утренний обряд - «сменить день», как говорила Катерина. Оторвав листок, Волков взглянул на число и почувствовал, как засосало под ложечкой. «13 февраля 1998 года. Пятница» значилось на маленьком сероватом прямоугольнике. В душе Глеба что-то екнуло и застыло. Он стоял, как изваяние, в трусах и валенках на студеной кухне и не отрываясь смотрел на календарь.
Волков знал, что спорить с Катериной было бесполезно. Он вздохнул, оделся и отправился во двор заводить «Газель». На улице стояла настоящая февральская стужа. Масло в картере замерзло насмерть и Глеб, кряхтя, полез под машину с паяльной лампой. Через полчаса ему удалось запустить двигатель. Окоченевший от холода, он вернулся в избу, где Катерина уже заварила чай и нажарила яичницу, благо куры у Волковых неслись круглый год. Ковыряя вилкой в тарелке, Глеб лихорадочно выдумывал повод, чтобы отказаться от поездки, но кроме «пятницы, тринадцатого» в голову ничего путного не лезло. Похлебав для виду чая, он вздохнул, накинул полушубок и пошел в сени.
Дороги в райцентр было километров пятьдесят. Узкий ледяной тракт шел лесом. Деревья засеребренные морозным инеем стояли вдоль обочины сказочными шеренгами. Глеб неторопливо вел машину, любовался лесом и встающим прямо по курсу поздним зимним солнцем.
Волков хорошо знал дорогу к магазину.
Тот находился на отшибе, в захолустье. Раньше в
этом доме был какой-то склад, но лет пять назад
его купили бойкие коммерсанты и открыли торговлю
мебелью. Мебель у них была неплохая и довольно
дешевая.
Припарковав «Газель» Волковы робко
зашли в магазин, где их встретили двое рослых
молодых ребят.
Пока Катерина с одним из продавцов открывали и закрывали стеклянные и деревянные дверцы, Глеб рассеянно смотрел по сторонам и думал о чем-то своем.
Волков развернул “Газель” и ловко подогнав к дверям, откинул задний борт и поднял тент. Он не стал садиться в кабину, а достал “беломорину” и, закурив, стал ждать продавцов и Катерину. Внезапно он почувствовал, как кто-то легко тронул его за плечо. Обернувшись Глеб увидел двух молодых ребят в легких, не по морозу, куртках и без шапок. Их припухшие лица, свидетельствовали о тяжелом состоянии внутренностей и души.
Сердце заколотилось в висках Глеба, и перед глазами поплыл туман. Сквозь его завесу он даже толком не видел, как вышедший из магазина стриженый продавец, мгновенно оценив ситуацию, поставил на землю упакованную в картон панель серванта и прыжком подскочил к длинному. Тот едва успел повернуться, когда здоровенный кулак, прочертив в воздухе полукруг врезался ему в лицо. Длинный, как подкошенный рухнул на снег, поливая его белизну хлынувшей из носа и разбитых губ кровью. Нож отлетел в сторону. Второй грабитель, верно оценив ситуацию, бросился было наутек, но ему наперерез уже мчался второй продавец. Нагнав беглеца, он завалил его в снег и принялся колотить по голове.
Оглушенный парень, только мычал, вытирая руками льющуюся кровь. Стриженый отпустил его, и он пустился бежать по утоптанной тропинке. За ним припустился и его напарник, отпущенный, наконец-то, вторым продавцом.
Обратно Волков ехал быстро.
… «ЗиЛ», вылезший на обгон «КАМАЗа» с полуприцепом, Глеб увидел вовремя, но то, что тот «не успевает», он понял, когда до встречного бампера оставалось несколько десятков метров. Нога судорожно впилась в тормоз, «Газель» встала в юз и неуправляемо покатилась навстречу бело-голубой «зиловской» морде. Глеб крутанул руля вправо, пытаясь уйти от лобового столкновения, но «Газель» продолжала скользить по прямой. Он не слышал истошного катерининого крика «Ой, мама!», а в голову только впилась короткая мысль : «все, конец!». Перед самым носом «ЗиЛа», когда Волков уже вжался в сиденье, приготовившись к страшному удару и безвольно расслабился, «Газель» вдруг зацепилась какими-то колесами за небольшой участок асфальта и ее резко кинуло на обочину. «ЗиЛ» пронесся в миллиметрах от левого борта, отломив «газелевское» зеркало и чиркнув металлом по деревянному борту. «Газель» раскрутилась в обратную сторону, вылетела вновь с обочины на дорогу, развернулась и встала поперек опустевшего шоссе. Двигатель заглох. Глеб дрожащими пальцами повернул ключ и, заведя машину, съехал на обочину.
При въезде в поселок Глеб свернул к магазину.
Глеб зашел в магазин и обратился к краснолицей толстой продавщице по прозвищу Бобариха.
Подходя к “Газели”, он вдруг ступил на лед, ноги разъехались и Глеб, не удержав равновесия шмякнулся навзничь. Бабахнуло разбившееся пиво и чем-то сильно резануло руку в запястье. “Фу, ты черт!” - ругнулся Глеб, сидя на снегу и разглядывая руку, разрезанную стеклом. Черная, густая кровь лилась на полушубок.
Она проворно скинула шубейку и оторвала рукав от своей хлопчатобумажной кофточки. Быстро и крепко завязала Глебу кисть. Повязка быстро набухла от крови.
Дома Катерина обработала рану и сделала хорошую повязку. Кровь уже свернулась, но руку слегка саднило.
…Баня истопилась только к десяти вечера. Днем Глеб собрал сервант. Крутить отвертку одной рукой было несподручно, но все же к вечеру желанная мебель встала на свое место в гостиной. Глеб с Катериной сели на диван напротив серванта и любуясь им, как произведением искусства гордо молчали.
Глеб зашел в сарай и выбрал густой
березовый веник. Баня согрелась на славу.
Поддавая пару и хлеща по еще крепкому,
закаленному телу веником, Глеб чувствовал, как
тревога сегодняшнего, непутевого дня исчезает из
души, наполняя ее какой-то радостью и желанием.
«Еще разок схожу, окунусь в снежок, сполоснусь и
домой. Чаю хочется крепкого» - Волков вновь зашел
в парилку. Распарившись, он выскочил в предбанник
и пока засовывал горящие ноги в валенки взглянул
на стоящий на полке будильник. Он показывал без
пяти двенадцать.
«А ведь кончился этот проклятый день!» - с
удовольствием подумал Глеб выбегая голышом на
улицу и с размаху падая в метровый, белоснежно
чистый сугроб. Снег впился в его разгоряченное
тело тонкими иголками и, казалось, начал таять и
шипеть на коже. Глеб вскочил и пошел назад к бане,
растирая снег по груди и плечам, но вдруг
почувствовал, что одна иголка не ушла прочь из
тела, а засела в груди и начала с силой и болью
проникать внутрь. Дойдя до сердца, она на секунду
остановилась и вдруг, превратившись из иглы в
остро отточенную «финку», с силой, словно с
размаха, холодная и неумолимая проткнула
предсердие и застряла в нем неумолимой стальной
занозой.
Глеб хватанул ртом воздуха, покачнулся и
рухнул замертво на пороге.
В доме старинные часы пробили полночь,
начался другой день…