Лестница с неба

        Однажды утром Иван Снегирев обнаружил, что он умеет летать...
        Ничего не предвещало внезапного проявления столь сказочных способностей: осеннее утро было пасмурным и промозглым, в подполе благим матом орал голодный кот Митяй, а из сеней доносились стандартные, монотонные причитания жены Клавдии, целиком посвященные вчерашнему прибытию Ивана домой с использованием всех имеющихся в наличии конечностей по причине празднования в родном леспромхозе дня рождения тракториста Василия. И хотя, сколько лет стукнуло Василию выяснилось только в самом конце чествования с помощью вычитания «в столбик» с применением огрызка химического карандаша года рождения из года нынешнего, веселье было бурным и безудержным. Теперь же Иван, напряженно складывая в мозгах обрывки смутных воспоминаний в нечто целостное, пытался сообразить: донес ли он до дома полученную вчера утром долгожданную зарплату или она была целиком пущена на организационные мероприятия.
        С трудом встав с дивана, до которого ему каким-то чудом удалось накануне добраться, Иван нашел в углу свою телогрейку, чей внешний вид и отвратительный запах убедительно подтверждали, что вчерашнее передвижение по-пластунски осуществлялось не только на финише, по дощатому полу избы, но и в на протяжении всей дистанции, проложенной по пересеченной местности с преодолением болот, непроходимых зарослей и песчаных карьеров. Испытывая колоссальное нервное напряжение, он запустил грязную, дрожащую пятерню в карман. Результатом личного досмотра верхней одежды Иван остался недоволен, ибо три мятых купюры и пустая пачка «Примы» свидетельствовали, что основная часть получки осела в алчных руках продавцов ликеро-водочной и табачной продукции. Глубокомысленно рассудив, что оставшиеся деньги все равно не исправят предсмертного состояния семейного бюджета, но способны вернуть его физические кондиции и напрочь заторможенные процессы жизнедеятельности организма в допустимые рамки, Иван придирчиво осмотрел брюки и сапоги, не снимая которых он предавался сонной неге, дважды встряхнул телогрейку и, безуспешно пытаясь на ходу попасть в вывернутые наизнанку рукава предпринял попытку покинуть дом незамеченным.

- Ты это далеко? - услышал он за спиной в сенях голос супруги, чьи интонации выражали крайнюю степень раздражения и негасимое желание кинуть в его сторону чем-нибудь металлическим. - Получка где?!

- Не дали... Пойду, пройдусь... Выходной же сегодня... - не оборачиваясь пробурчал Иван и шмыгнул за дверь с максимальной быстротой, на которую были способны налитые свинцом ноги и полностью расстроенный вистибулярный аппарат.

- Нажратый лучше домой не вертайся, - услышал он сквозь грохот разбиваемого о косяк чего-то стеклянного, запущенного экзальтированной Клавдией ему вслед и, крепко зажав в руке спасительные бумажки облегченно вышел за калитку.

        У входа в сельмаг Иван увидел мужика Дмитрича с уникальным прозвищем Борман, на которое тот охотно откликался несмотря на полное отсутствие даже минимального как внешнего, так и общественно-исторического сходства с пресловутым «партайгеноссе». Борман стоял, прислонившись к обшарпанной стене с глазами, преисполненными глубочайшей скорби о заблудшем человечестве и лютой ненависти к продавщице Машке, наотрез отказывающейся дать ему в долг самую дешевую бутылку старого, с густым осадком, пива. Увидев Ивана Дмитрич оживился и, сделав неуверенный шаг навстречу, заискивающе проговорил.

- Поправишь?

- Да, тебя всю жизнь поправлять надо... Сам-то хоть раз налил? - Иван миновал Бормана и зашел в магазин.

- Дай бутылку и сигарет, - протягивая деньги зловредной Машке произнес он, но подумав добавил. - И пива «Клинского». Одну.

- Во тебя Клавдия сегодня приголубит, - с нескрываемым восторгом воскликнула продавщица, отсчитывая сдачу. - Уж лучше так переболел бы...

- Да, ладно, - Иван сунул поллитру запазуху и, выйдя на улицу, сунул пиво, утратившему всякую надежду на светлое будущее Борману, который моментально изобразил на своем помятом и опухшем лице радость человека, чудом выбравшегося из горящего танка.

- Слышь, Вань, - лихорадочно откупоривая пиво о ручку магазинной двери проговорил Борман. - А ты ничего покрепче не взял? Ты ж «по черному» не пьешь... А?

- До чего ж ты, Борман наглый... - сплюнул Степан, но видя как тот жадно опустошает бутылку, почему-то сжалился над тщедушным, никчемным алкоголиком и спросил: - А стакан-то у тебя есть?

- Есть! - Борман вытянул из кармана замызганного пальто, которое он носил, не снимая, круглосуточно и круглогодично, майонезную банку и маленький бумажный сверток из которого торчал конец огурца и перья поникшего зеленого лука. - И даже закусь имеется!

- Ладно, пойдем к пруду, - бросил Иван и широко зашагал прочь от магазина.

        Минут через пять они свернули с дороги, спустились по кювету в перелесок и пройдя еще метров сто по раскисшей тропинке вышли к маленькому черному озерцу. На покрытом жухлой осенней травой береге параллельно друг другу валялись два подгнивших бревна. Все вокруг было усыпано разнокалиберными пробками, что свидетельствовало о любви местного населения к проведению лучших мгновений своей жизни наедине с природой. Усевшись на бревно, Иван достал бутылку, вызвавшую у Бормана повышенное слюноотделение и, сорвав крепкими зубами пробку, наполнил услужливо подставленную собутыльником банку. Водка прошла внутрь без задоринки, загорелась в желудке теплым приятным огнем, а спустя минуту проникла в голову, делая ее свежей и возвращая желание жить. Иван налил Борману, тут же залпом опорожнившему майонезную стеклотару и закрыл глаза, наслаждаясь появляющейся легкостью. Куда-то ушло смутное ожидание предстоящего скандала с женой и тягость от проблем с пропитой зарплатой, тело становилось каким-то невесомым, будто чужим и вдруг Иван ощутил, что бревно, на котором он сидел пропало. Открыв с перепугу глаза, он обнаружил, что висит в воздухе над прудом, а на берегу сидит Борман с пустой банкой в руке и смотрит на него безумными глазами Ивана Грозного, только что хлопнувшего по башке своего сына…
        «Допился…» - испуганно подумал Иван, перевернулся на грудь и, разгребая руками воздух медленно поплыл к покинутому бревну, куда и опустился спустя минуту.

- Все… Мне пора в Мурмино… - заикаясь произнес совершенно протрезвевший от увиденного Борман, имея ввиду расположенный в соседнем населенном пункте сумасшедший дом.

- И ты видел? - спросил Иван. - Может, я и впрямь взлетел?

- Этого не бывает, - с убежденностью закоренелого атеиста, рассуждающего о вознесении Христа сказал Борман.

- А я сейчас еще раз попробую, - Иван вновь закрыл глаза.

        И опять внутри появилась легкость, переходящая в невесомость. Он поднялся на метр над землей и, шевеля руками и ногами, как при плавании брассом сделал круг над прудом, потом поднялся повыше и медленно опустился на поляну. Борман перекрестился банкой, схватил бутылку и начал жадно пить из горла. На Ивана этот террористический акт не произвел ни малейшего впечатления - он уже находился по другую сторону мира, в котором алкоголик Дмитрич поглощал его водку…

        …Спустя неделю рано утром к дому Снегиревых медленно подъехала большая черная машина с трехконечной звездой на капоте. С заднего сиденья вышел высокий, молодой человек в длинном бежевом пальто и черных очках. Он уверенно открыл калитку, поднялся по серым ступеням на крыльцо и властно постучал в дощатую дверь. Не дождавшись ответа, человек прошел в сени, споткнулся о пустое ведро и чертыхнувшись нашел вход в избу. Услышав грохот, Клавдия выбежала с кухни, где в это время варила суп и, увидев гостя, остановилась в проеме.

- Вы - Снегирева? - неожиданно высоким, даже чуть писклявым голосом проговорил человек в пальто и, не дождавшись ответа, добавил. - Моя фамилия Каргопольский, я работаю в области шоу-бизнеса. Не слышали?

- Да… Нет… - смешалась Клавдия, теребя в руках полотенце. - Да, Вы проходьте…

- Благодарю, - Каргопольский чинно проследовал в комнату и, протерев рукой давно некрашеный табурет уселся на него и закинул ногу на ногу. - А Где же Ваш муж?

- Так ведь где… На работе, знамо дело. Ушел с утра. - Клавдия понемногу пришла в себя и заговорила более агрессивно. - А чего надо?

- М-да… Небогато живете… - произнес вместо ответа Каргопольский, обведя комнату взглядом и вдруг, резко повернувшись к Клавдии, спросил, - А скажите… как Вас зовут?

- Ну, Клава…

- Скажите, Клава, это правда, что он… ну… э-э....летает?!

- Летает, супостат. Грешить надо меньше было в жизни-то...

- А при чем здесь греховодничество? - улыбнулся Каргопольский.

- Так ведь бес его попутал, - Клавдия произнесла это шопотом, предварительно обернувшись, словно проверяя, не устроил ли за ней упомянутый представитель темных сил негласное наблюдение. - И батюшка так же говорит: вселился в твоего Ивана дьявол!

- Послушайте, Клава... - Каргопольский скрестил руки на колене и, тщательно подбирая слова, медленно продолжил, - Мы же взрослые люди... Помимо дьявола существуют определенные законы физики, которые не допускают, чтобы человек преодолевал силу земного притяжения самостоятельно. Может быть ваш муж что-то сконструировал, способное отрывать его на некоторое время от нашей, действительно грешной земли?

- Я физику не изучала, - грубо ответила Клава и подбоченилась. - А сконструировать он может только пузырь на троих у сельмага. Получку он накануне с своими дружками-синюгами пропил, вот бес его за это и взял...

        Каргопольский, сильно сомневающийся в способностях беса карать простых смертных за нарушение режима, даже сопровождающееся пропиванием зарплаты, решил не вступать в споры с Клавдией.

- А во сколько он вернется? - спросил он.

- Обещался прийти обедать. Жрать-то давай, а деньги, заместо дома - глазищи заливать! В двенадцать прибудет, дармоед.

- Тогда я, с Вашего позволения, подожду, только вот до магазина дойду, куплю что-нибудь к чаю. Угостите?

- Да, где ж его взять? И кофия, извиняйте, тоже нет! Второй месяц на картохе живем. Зверобоя заварю, если хотите... - Клавдия развернулась и обиженно удалилась на кухню.

        Каргопольский улыбнулся, вышел из избы и, узнав у проходившей мимо соседки, с открытым ртом уставившейся на невиданный автомобиль о местонахождении магазина не спеша пошел по деревенской улице, сунув руки в карманы своего стильного пальто.

        ...Иван сплюнул с досады и снял рукавицы. Старенькая бензопила, давно отпилившая свой век и еле-еле держащаяся на ходу только благодаря постоянным ремонтам опять заглохла. «С такой дрянью я в этом месяце ни хрена не заработаю», - подумал он, присаживаясь на только что сваленную сосну и доставая из кармана сигареты, - «на что жить будем?». Эти грустные размышления о бесперспективности улучшения материального положения прервал запыхавшийся соседский мальчуган Витька, неожиданно вынырнувший из-за кустарника и со всех ног подбежавший к нему.

- Дядя Вань! - закричал он. - Там к тебе машина приехала из города! Черная такая, огромная! И мужик в пальто длинном, в очках... В магазине был... Говорят, накупил всего! Тебя ждет... Меня мамка послала за тобой... Иди домой.

- Чего ты мелешь? Какая машина? Милицейская? - Иван лихорадочно начал перебирать в голове свои художества за последние два-три месяца, но кроме нескольких пьянок и небольшой потасовки с трактористом Санькой, возникшей из-за принципиальных разногласий по поводу запахивания последним небольшого куска иванового огорода, ничего антиобщественного и, тем более, криминального, заставившего бы власти подтягивать подкрепления из города, в своей безрадостной жизни не припомнил.

- Не... Это не милицейская! - протараторил отдышавшийся Витька. - Большая! Красивая!

- Ладно, приду, - сказал Иван, поднявшись с сосны и побрел на поиски бригадира.

        ...Войдя в дом, он буквально застыл в дверях. За столом, накрытым единственной приличной, сохранившейся от лучших времен цветастой скатертью лицом к нему сидела Клавдия и оживленно беседовала о чем-то с каким-то мужчиной. Но особенно удивило Ивана не то обстоятельство, что его, вечно злая и неприветливая жена расплывалась в лучезарной улыбке, а то, что стол был буквально завален давно невиданными явствами, включая коньяк, черную икру и осетрину. В тот момент, когда Иван выдвигал в уме альтернативу между появлением в их семье неведомого заморского родственника и возможными галлюцинациями, возникшими у него на почве злоупотребления алкоголя, Клавдия заметила мужа, вскочила с табурета и бросилась к нему.

- Это из города, из шоу-бизнеса какого-то, - прошептала она, отряхивая с ивановой телогрейки стружки. - Хочет посмотреть, как ты летаешь! Хороший человек! Ты уж покажь, родной, может сгодишься на что... - И обращаясь к повернувшемуся в их сторону мужчине проворковала. - А вот и мой любимый явился...

        Иван, которого при слове «любимый» словно огрели по уху ухватом, сделал шаг вперед и боязливо протянул гостю мозолистую, огромную ладонь.

- Каргопольский Лев Михайлович, - ответил на рукопожатие мужчина. - Я работаю в области шоу-бизнеса. Очень рад.

- Иван, - утробно прогундосил Снегирев, пожимая тонкую, хлипкую руку.

- Пожалте к столу, - сказала Клавдия и когда Иван неуверенно присел на край свободного табурета самостоятельно наполнила его рюмку коньяком, что вызвало у ее мужа внезапную икоту.

- Ну, за знакомство, - произнес Каргопольский и выпил до дна. Иван тоже опорожнил рюмку с давно забытым напитком и боязливо подцепил на вилку кусок вареной колбасы.

- Иван Петрович! Вы же дома, не стесняйтесь, кушайте! - Лев Михайлович принялся накладывать в тарелку Снегиреву разную снедь.

        Минут через десять, в течение которых были выпиты еще два тоста «за гостеприимную супругу» и «за хозяина дома», Каргопольский вынул из кармана пачку «Мальборо» и золотую зажигалку, угостил Ивана сигаретой и, закурив сам, задал первый вопрос.

- Иван Петрович! Народная молва утверждает. что вы обладаете неким феноменом... Это правда?

- Чем обладаю, - закашлявшись от непривычного табака спросил Снегирев.

- Ну, что ты летаешь-то... - шикнула Клавдия.

- А-а... Да вот угораздило, - опустил глаза Иван, стеснявшийся своего неведомо откуда появившегося умения.

- Почему же «угораздило»! - улыбнулся Каргопольский. - Это замечательный дар! А могу ли я увидеть сие чудо?

- Да, неловко как-то... - пробасил Снегирев себе под нос. - И так люди издеваются...

- Я не буду издеваться, - абсолютно серьезно произнес гость.

- А получку пропивать ты не... - встряла Клавдия, но тут же осеклась и мягко добавила. - Вань, ладно тебе! Уважаемый человек просит...

- Ну, попробую... - Иван отсел вместе с табуретом от стола и закрыл глаза.

        Через несколько секунд он вдруг медленно отделился от табурета и поплыл вверх, принимая горизонтальное положение. Достигнув потолка, Иван сделал круг вдоль стен комнаты и мягко опустился на свое место. С минуту Каргопольский сидел с открытым ртом не в силах произнести ни звука. Потом он вдруг вскочил, бросился к Ивану и начал его лихорадочно ощупывать.

- Ты чего это? - набычился Снегирев.

- Что Вы используете? Где устройство... - продолжал свои поиски Каргопольский.

- Да, нет ничего!- отрывая руки шоу-бизнесмена от своего тела взбеленился Иван.

- Нет?! - Лев Михайлович тяжело плюхнулся на табурет. - Но это же невозможно!

- Это, как хотите... Спасибочки за угощенье. Мне в лес пора...

- Минуточку, - остановил Снегирева немного пришедший в себя Каргопольский. - И долго вы так можете... летать?

- Не знаю... Больше десяти минут не пробовал...

- А... высоко?

- Над лесом как-то пытался. Получилось.

- Над лесом?! - Каргопольский налил себе коньяку, выпил залпом, минуту помолчал и сказал. - А сколько вы сейчас получаете... в лесу?

- А! - махнул рукой Иван. - Какие там деньги...

- Особенно если не пропи... - тут же влезла Клавдия, но замолчала на полуслове.

- А что Вы скажете о зарплате, например, в две-три тысячи долларов в месяц?

- Это сколько ж на наши? - не веря своим ушам произнес Иван.

- Много, Иван Петрович, очень много... Это половина «Жигулей».

- А что делать-то? - испуганно спросила Клавдия и взглянула на замершего мужа.

- Летать, уважаемые, летать!

- Где? Над лесом? - ляпнул Иван.

- И над лесом тоже. Короче так, я жду Вас послезавтра у себя в офисе, - Каргопольский достал из внутреннего кармана визитную карточку. - Здесь есть адрес и телефоны. Чтобы не плутать - возьмите от вокзала такси. Улица центральная, все знают... А это - вам на расходы по поездке.

        И на стол аккуратно легли три серых бумажки с портретом неизвестного Ивану и Клавдии мужчины...

        ...Два года спустя того памятного дня, когда Борман уговорил Ивана Снегирева налить ему водки для проведения желанного процесса опохмеления, после чего тот, опорожнив стакан ни с того, ни с сего вспорхнул над озером и принялся летать вокруг, разводя в стороны руками, Дмитрич сидел на тех же самых бревнах у пруда, кутаясь в свое традиционное, всесезонное пальто и, предвкушая скорое удовольствие, наполнял неизменую майонезную банку водкой, добытой сегодняшним утром у Глеба Михейкина на поминках. Напротив Бормана сидел угрюмого вида мужик по прозвищу Сиплый, месяц назад вернувшийся из зоны, где он провел последние три года после угона и утопления в реке трактора ДТ-75. Впрочем, Сиплому тогда возможно и простили его художества, если бы он, выбравшись на берег кинулся просить прощения и осознавать свою вину, а не вылакал бутыль самогона и не набил бы морду председателю сельсовета, которого ненавидел до самых корней редких, свалявшихся волос.

- Ну, и чего? - спросил Сиплый, опорожнив банку и крякнув от удовольствия.

- Так что... Вот он выпил стаканину-то, как ты, на самом этом месте, зажмурился и... полетел, - Борман указал рукой в небо над прудом.

- Врешь ты все, не может человек летать! Вот у нас в соседней зоне один «зык» сделал вертолет из бензопилы «Дружба» и через периметр упорхнул... Это да! А вот чтобы сам по себе - брехня!

- Ха! Так потом-то полдеревни видело! Он же показывал пару раз! - Борман принял свою «дозу». - Вот после этого его в город забрали... Теперь то ли в цирке, то ли в каком-то «шову» выступает. Так по телевизору многие видели!

- Нагрел Вас Снегирь! То ж какой-нить пропеллер под тельником запрятал, а по телеку - ваще, одна ложь сплошная... Там чего хошь сделают. Фокусник, одним словом!

- Ну, как знаешь... А только теперича он в деревню раз в три месяца приезжает. На хастролях все время, по заграницам... Клавдию свою раза три уж вывез. К ней теперь - не подступись, куда там! Вся разодетая в пух и прах, морда намазанная. Избу заново целая бригада отстроила, мебеля, говорят, инпортные понакупали...

- Да, артисты богато живут, - мечтательно произнес Сиплый, по-братски деля остатки водки. - А Ивана я давеча видел! Не узнал... На иностранной машине ездит, в костюме с бобочкой! Весь на понтах и с этим... ну... таким телефоном без провода. Нос ото всех воротит... Даже с бабками не здоровается. Козел...

- Приехал? - обрадовался Борман. - Надо зайтить! Он мне завсегда литру выкатывает, как первому свидетелю евоного таланта. Щас добьем фуфырь, и я сгоняю...

        Иван сидел в белом пластмассовом кресле под большим зонтом в окружении десятка жителей деревни, смиренно стоявших и слушающих диковинные истории знаменитости, вышедшей из их убогой среды.

- Что Копперфильд! - разглагольствовал Снегирев. - Туфта! Я с ним виделся в Сан-Диего... Летает, но все на тросах. Обман! Иллюзия! Миллионы долларов вложены в оборудование. А мы только с сумочкой ездим, нам ихние прибамбасы ни к чему. У нас - реальность! Полтергейст! Он так и не поверил, что я сам по себе, без этих шнурков позорных... Предлагал место в своей программе, денег кучу... Но мы с Левой отказались. Погодите, через годок новую программу сделаем - эти Копперфильды все обанкротятся.

- Ды уж... Видели тут по телеку твои фокусы. «Русский Икар» называется! - проговорил самый грамотный в деревне мужик, агроном Степан Волохов. - Здорово... Только, я так и не пойму - как это тебе удается? Ведь наука-то не допускает таких чудес.

- Наука еще многого не знает, - потянулся и зевнул Иван. - Дар это такой! Вот к примеру два одинаковых человека, но один поет соловьем, а второму медведь на ухо наступил...

- Так это понятно, - не унимался Волохов. - Это физиология! А вот как быть с земным притяжением?

- Че ты пристал к человеку! - напустилась на него продавщица Машка. - Тебе ж сказали - дар!

- В Коппенгагене я летал с ихней телебашни, - не слушая диалога односельчан мечтательно вспоминал Снегирев. - Народа собралось тысяч двадцать. Страшновато сначала было с высоты-то, но ничего... Получилось.

- Иван Петрович! Пора обедать, - на пороге свежеотстроенной веранды показалась Клавдия, одетая в синий спортивный костюм «Найк» и белые кроссовки.

        Народ уныло потянулся к новой, крашеной металлической калитке шепотом обсуждая преображение Клавы из замызганной и вечно злой Снегирихи в подобие светской дамы. На лужайке перед домом остался только Волохов. Он потоптался на месте и неуверенно шагнул вслед Ивану в дом.

- А ты куда? - встретила его в дверях Клавдия. - Аль не натрепался еще… Ивану отдыхать надо. Последние гастроли очень уж тяжелые были - десять стран за месяц!

- Я по делу, мигом… - нерешительно проговорил Волохов. - Пять минут…

- Какое у тебя дело-то может быть? Поля да огороды профукали, скотину уничтожили, ум и совесть пропили…

- Брось, Клавдия… - смутился Степан. - Знаешь же, что не мы виноваты. Да и сама-то давно ль такой была - бедной и несчастной? Чай не своими руками богатство нажили, а везеньем и удачей.

- Это неважно, как нажили. Нечего завидовать чужому счастью… Я тоже пятнадцать лет по коровникам, да по сенокосам горбатилась, а не по полю гуляла - цветочки нюхала. Ладно, проходи на свои пять минут… - Клавдия посторонилась и пропустила Волохова в дом.

        Иван сидел за дорогим, красного дерева столом в новой, отделанной под городскую комнате и ел курицу. Степан прошел к столу и снял с головы ободранную кроличью ушанку.

- С просьбами я Иван к тебе. Больше не к кому…

- И много у тебя их? - надменно и с вызовом бросила вошедшая следом Клавдия.

- Погоди, - остановил ее Иван и обтер от жира подбородок красной салфеткой. - Говори, что стряслось?

- Просьбы две… Зима на носу, - медленно начал Степан, - а в школе ни единого ведра угля нет. Померзнут дети… Неужто уроки отменять? Ты - человек зажиточный, сам в эту школу мальчонкой бегал… Помоги, если можешь…

- Ишь что выдумал! - набросилась на Волохова Клавдия. - Детишками прикрываешься. Да вы сами этот уголь и растащили! Не дождетесь, чтоб мы свои кровно заработанные деньги на покрытие вашей бедности тратили!

- Погоди ты! - уже жестче повторил Иван. - А какая вторая просьба?

- Завтра праздник в селе. Доставил бы удовольствие односельчанам. Выступи перед ними со своим номером. Радость у людей, хоть малая будет. Денег-то, конечно, нам не собрать, но все ж свой народ.

- Так я ж теперь с верхотуры прыгаю, а потом уж лечу… А где ж тут взять-то ее?

- Я с батюшкой разговаривал. Он согласен колокольню дать. Но можешь и по другому - с земли или еще как…

- Во-во! То в антихристы записывал, а теперь хоть крест спиливай! - съязвила Клавдия.

- Ладно, - сказал Иван, которому, несмотря на известность все же хотелось выглядеть в глазах собственной деревни личностью незаурядной. - Во сколько показывать?

- Да, как скажешь…

- Тогда в десять. Пойдем, я тебя провожу.

- А как же насчет угля-то?

- Нет, денег не дам… - оглянувшись на Клавдию твердо произнес Снегирев и пошел к двери.

        В сенях он вдруг схватил Степана за руку и что-то сунул ему в ладонь.

- Ну, покедова. А насчет угля - сами подумайте, - попрощался он с Волоховым и вернулся в дом. За околицей Степан раскрыл ладонь - в ней лежали три скомканные шариком сероватые бумажки.

        … Иван Снегирев, одетый в белый комбинезон стоял на самой верхотуре колокольни и разглядывал толпу, собравшуюся внизу, чтобы посмотреть на легендарного артиста. Весть, что он будет показывать номер мигом облетела всю округу и к десяти часам площадь перед церковью и все улочки деревни были буквально забиты народом, съехавшимся со всех окрестных сел и деревень. «Тыщ десять, поди» - с удовольствием отметил Снегирев и махнул рукой. По этой команде бывший связист колхоза нажал на кнопку старинного кассетного магнитофона, и из двух чудом уцелевших хриплых «колокольчиков» раздалась музыка. Народ зааплодировал, разом задрал головы и замер в ожидании чуда.
        Иван поднялся по специально принесенной короткой лесенке на перила колокольни и еще раз обведя толпу победоносным взглядом поднял руку. Наступила полная тишина, разрываемая лишь трескучей музыкой. Иван приготовился и закрыл глаза в ожидании знакомого, ставшего обычным чувства легкости. Прошла секунда, другая, пять, десять, но невесомость, обычно охватывавшая тело почему-то не приходила, а вместо этого кровь вдруг хлынула в голову и заколотилась в висках в какой-то безумной истерике. «А ведь я не взлечу!» - вдруг обожгла Снегирева страшная мысль. Ноги налились ртутью и по спине пробежал холодок. Народ чуть зашевелился, почувствовав, что происходит нечто незапланированное… «Что же делать-то?» - лихорадочно думал Иван. - «Спускаться?».
        Он обернулся и взглянул на лестницу, ведущую вниз с колокольни. Черная, с подгнившими крутыми ступенями и покосившимися перилами она круто вела вниз, прочь от висящих колоколов, от простиравшегося кругом синего, в белых перьчх облаков неба. Это была лестница назад - к рваной телогрейке, злой, вечно орущей жене, покосившейся черной избе, бесцельному и бесплатному труду на лесоповале, сломанной бензопиле, непроглядному будущему и грязной майонезной банке с вонючей водкой в руке Бормана… Спуститься по ней означало неминуемо погибнуть, сломать все нажитое и уже такое привычное, сладкое и беззаботное…
        Иван еще раз обвел взглядом начинающую роптать толпу, зажмурился, собрал волю в кулак и, проговорив про себя «Должно получиться!», шагнул…