3. Дорога на запад

        25 июня 1999 года в 20 часов 30 минут по московскому времени из ворот скромной автостоянки на окраине Москвы, не спеша, даже крадучись, выполз на дорогу небольшой автомобильный караван. Впереди, распугивая моторизованное население хозяйской походкой, шествовал «гаишный» автомобиль BMW. У него “на хвосте” катился белый автобус «Iveco», во весь борт которого красовалась синяя надпись «Dinamo-Escort rally team». К автобусу был присоединен жуткого вида и устрашающих размеров прицеп, выполненный в лучших традициях ликино-дулевского завода “Тонар”, отражающих врожденную любовь отечественного производителя к непомерному гигантизму и вселенскому фундаментализму. На платформе этого монстра, привязанный лебедками к поручням, торжественно стоял маленький авомобильчик Opel Corsa, борта которого были испещрены белыми и голубыми квадратами со странными словами, сочетание которых «в одном флаконе» могло показаться непосвященному бредом параноика. Перед выездным постом ДПС кортеж проигнорировал все мыслимые правила дорожного движения, поставил «на фары» слабо реагирующих на изменения дорожной ситуации водителей на всех главных и второстепенных дорогах и, не обращая внимания на разинувших рты «гибддэшников», вырулил на МКАД. Нагло растолкав остальных участников движения, BMW беспрекословно занял левую полосу и, установив крейсерскую скорость в 100 км/час, потащил за собой автобус, огибая город с севера. Проехав таким «макаром» полкруга и не встретив сопротивления ни со стороны ползущих на дачу обывателей, ни со стороны рвущихся к непонятной победе шустрых молодцов на быстрых машинах, маленький караванчик умело объехал здоровенную пробку на съезде на Минское шоссе, чуть притормозив, принял в свои ряды скучающий на обочине «Ford Fontana» c прицепом, на котором сверкала свежевыкрашенными боками спортивная «Subaru Impreza» и, заняв осевую линию и часть встречной полосы, помчался навстречу, раскаленному днем до красна и теперь падающему остывать за край земли солнцу...
        Постоянно контролируя в зеркалах движение тягачей и пресекая попытки истосковавшихся в дачной пробке водителей вклиниться в колонну, я чуть добавил газа, побольше откинул спинку сиденья и прибавил громкости в магнитофоне, чтобы снизить раздражающее воздействие монотонных причитаний о тяжкой доле российских автогонщиков в исполнении Калашникова, едущего в костюме «Reebok» на BMW в благоухающую Францию, а, отнюдь, не в прожженной телогрейке на чадящем несгорающей соляркой вездеходе в таймырскую тундру. Постепенно, по мере удаления от Москвы ряды «дачников» редели и к торжественному моменту пересечения границы Московской и Смоленской области мы остались на шоссе практически в гордом одиночестве. К полуночи длинные июньские сумерки все же пали под натиском ночи, принеся прохладу и ослепительный свет неотрегулированных фар встречных дальнобойщиков. Перестроив по ходу колонну таким образом, чтобы самая медленная из присутствовавших в ней машин - «Iveco» - прокладывала путь, мы постепенно продвигались вперед, преодолевая каждый час свои стандартные восемьдесят километров. Под Смоленском «Iveco», оборудованная маленьким шестидесятилитровым баком запросилась на «водопой», в ходе которого выяснилось, что угловатый и непобедимый «сход-развал» прицепа практически уничтожил пару покрышек. Почтительно относящийся к математике Нигай произвел в еще нетронутом пивом уме сложные расчеты, связанные с делением предстоящего расстояния на пройденный отрезок, результаты коих дали веские основания полагать, что двенадцати запасенных «по сусекам» колес нам хватит в лучшем случае до момента форсирования Майна, а пересечение французской границы будет происходить под надрывный аккомпанемент лязгающих по асфальту колесных дисков с мотающимися остатками спаленной резины. Почесав в затылках, члены делегации решили переместиться с бензоколонки на освещенную площадку перед расположенным невдалеке кафе, где Сергей Фодин, вооружившись ломами и кувалдами нырнул под прицеп с твердым намерением вправить на место вконец распоясавшуюся подвеску. Так как кроме Сашки, призванного на помощь в качестве осветителя и подавальщика шанцево-ударного инструмента и учитывая патологическую ненависть главного механика к «выполнению работ в присутствии заказчика», остальные путешественники оказались не у дел, мы подошли к входу в кафе, где с подстаканниками в руках уже разместились для наблюдения за невиданными машинами любопытные работники общепита.

- А как бы и нам такого чайку испить? - обратился я к служителям половника.
- Вам сюда или в кафе зайдете? - язвительно поинтересовалась одна из представительниц пункта придорожного питания.
- Сюда, а то уедут, пока мы чаи гонять будем.

        Женщина фыркнула и удалилась в кафе. Через пару минут я получил в руки горячий подстаканник со стаканом крепкого чая с лимоном.

- А мне? - тут же подоспел Калашников, наделенный поистине врожденным чутьем на «халяву».

        Порой мне казалось, что расчетливость и бережливость Тимофеича являются следствием перенесенного тяжкого психического заболевания. Ничто, никакая, даже микроскопическая, выгода не могли ускользнуть от его поистине смертельной хватки. Если за вещь, услугу или комфорт не надо было платить из собственных резервов, то это моментально становилось объектом самого пристального внимания «заслуженного тренера», а получение желанного являлось уже «целью N1» и приравнивалось к защите жизненноважных функций организма . Впрочем, как только выяснялось, что хоть копейку, но придется выкладывать, интерес Калашникова к существу проблемы угасал со скоростью звука. Представить себе, что он зазовет вас в кафе и угостит чашкой кофе или пивом было также трудно, как предположить возможность выпадения снега в Республике Конго и переодевание тамошних жителей в валенки и треухи, но стоило кому-то намекнуть на аналогичную процедуру без оплаты удовольствия, как Тимофеич мгновенно забывал о предписаниях кардилогов и принимал предложение с любезным снисхождением.
        Одновременно, Калашников был абсолютно честен и маниакально щепетилен в любых финансовых вопросах - от покупки коробки спичек до оплаты счета на десять тысяч фунтов стерлингов в MSD. Любая проводимая им финансовая операция, независимо от суммы и важности являлась эталоном отчетности и соблюдения бюрократических требований. Вообще педантизм Владимира Тимофеевича не поддавался нормальному восприятию и представлял из себя крайнюю, порой устрашающую форму. Мне не забыть, как однажды поздним вечером я, собирая сумку, чтобы утром поехать в Гуково, где уже находилась команда, вдруг услышал звонок телефона. Звонила жена Калашникова, которая сообщила мне такое, что трубка чуть не выпала у меня из рук. Не буду вдаваться в трагические подробности, но обстоятельства складывались так, что Тимофеичу надлежало во что бы то ни стало завтра быть в Москве. Так как связь с доблестным шахтерским городом и раллийным центром Ростовской области отсутствовала начисто, я, придя в себя, рассчитал, что если в десять часов утра мне удастся передать только что услышанный кошмар Калашникову, то мы еще успеем довезти его до Ростова и посадить в единственный, улетающий на Москву самолет. Через полчаса я уже мчался по тогда еще темному МКАДу в сторону Каширского шоссе. Пролетев на «восьмерке» за ночь, а точнее за неполные одиннадцать часов по наводненному «фурами» шоссе почти 1300 км, я в половине десятого утра в полном изнеможении предстал перед Нигаем и Фодиным и передав им весть, попросил сообщить ее Калашникову, так как мой язык не поворачивался произнести нечто подобное. Друзья наотрез отказались и кинулись заправлять мою пустую машину, чтобы срочно ехать в аэропорт... Найдя Тимофеича, я, немного поюлив, сообщил ему то, ради чего провел некоторое время в лобовых атаках и двойных обгонах. Реакция Калашникова меня просто шокировала.

- Никуда я не поеду, - спокойно, словно речь шла о выезде на шашлыки сказал он. - Может быть позвоню...

        Поверьте, что речь шла далеко не о пустяке, и любой другой человек на месте Тимофеича вообще вряд ли смог бы как-то оценивать обстановку, не говоря уже о принятии столь вопиющих и хладнокровных решений ... Иногда мне казалось, что Калашников просто филигранно умеет подавлять в себе эмоции, а на самом деле сильно переживает все в глубине души. Но все же, я был больше склонен предполагать, что неописуемая черствость и сквозящий отовсюду снобизм действительно является результатом высочайшего проявления эгоцентризма. В любом случае, понять Тимофеича мне всегда было сложно - и тогда, когда я спас его от увольнения, за что был сам на время изгнан высочайшим руководством из автоспорта, не получив вдогонку от Калашникова даже элементарного «спасибо», и тогда, когда он, приведя в команду Аркадия Кузнецова, юлил подле фаворита, угождая ему во всем и мимоходом, свысока, бросая реплики о нашей полной бездарности, и тогда, когда Кузнецова убирали из команды, и он кинулся к нам с распростертыми объятиями, поливая своего бывшего любимчика потоками грязи...
        Формально и фактически последние пять лет Калашников являлся моим подчиненным, но я почти никогда, за исключением случаев, когда его явно «заносило в боковых скольжениях» , не ставил в наших отношениях субординацию во главу угла. Круг вопросов, решаемых Тимофеичем никогда не был настолько широк и сложен, чтобы можно было надорваться физически и повернуться рассудком. Однако, он умудрялся преподносить свои проблемы таким образом, что казалось для их решения необходимо вырыть по новой беломоро-балтийский канал, выиграть войну в Афганистане и совершить с Туром Хейердалом кругосветное путешествие на соломенной лодке. Одним из направлений деятельности Калашникова был автоспорт. По сути, он являлся менеджером команды, но фактически все его функции сводились к оформлению документации и представительству в автомобильной федерации и на самих гонках. Проблемы же строительства и ремонта техники, поиска спонсоров, договоры с ними и отработка их непростых требований, определение стратегии сезона и конкретных ралли, тренировочный процесс полностью «висели» на гонщиках... За всю свою многолетнюю деятельность в динамовском автоспорте, Калашников так и не уяснил или не захотел уяснить простой истины, что нельзя постоянно «брать» и относиться к тем, кто является кредитором того иного проекта, как к людям, которые «что-то должны», что вымпелами, значками, красивыми паками и бланками невозможно компенсировать гигантские затраты, сопутствующие ралли. Да, исполнительность, способность проникать в большие и малодоступные кабинеты с сомнительными бумагами, этакая «упертость» в достижении цели были в полной мере присущи Владимиру Тимофеевичу, но четкая избирательность в действиях, неумение общаться с людьми на нормальном, лишенном превосходительных интонаций языке, чопорность и надменность в отношениях сильно ему вредили - и в собственном ведомстве, и в Российской автомобильной федерации, и в тесных командных кругах к Калашникову никогда не относились с теплотой.
        «Динамо-Эскорт» Калашников создал еще в 1985 году, но сама команда в широком понимании этого слова всегда существовала только на бумаге, в действительности же представляя из себя несколько разобщенных экипажей, причем сам «создатель» постоянно метался внутри этого коллектива, примыкая к тем, кто в настоящий момент находился в фаворе… Да, можно сказать, что Владимир Тимофеевич открыл нам начальную дорогу в автоспорт, заслуживает уважения его несгибаемое упорство, с которым он отстаивал право этого вида спорта на жизнь в самых сложных условиях. Благодаря его работе и целеустремленности мы с Нигаем, хотя и объективно ехали хуже Успенского, Кузнецова, Школьного, Никоненко, Балдыкова, Алясова, Прохорова, да и многих других, все же стали достаточно «честными» Мастерами спорта международного класса. Но если бы Калашников еще и обладал «душой», в широком понимании этого слова, то, думаю, его «Динамо-Эскорт» была куда более авторитетной и уважаемой организацией…
        …Наконец, Фодин вылез из-под прицепа, поставил на место оба левых колеса и опустил «джек».

- Вроде подровнял, - сообщил он, доставая из «Iveco» канистру с водой, чтобы вымыть руки и лицо.
- Посмотрим… - произнес Нигай, в голосе которого преобладало унылое сомнение.

        Я допил ароматный чай и протянул стакан и десять рублей женщине.

- Спасибо. Необыкновенно вкусно!
- Что-то ты много даешь, - сказала она, вертя в руках деньги.
- Это за двоих, - я указал на Калашникова, который морщась дожевывал лимон.
- А… Ну, ладно. Счастливо вам.

        Все расселись по машинам, и колонна медленно выползла на темное шоссе и двинулась дальше на запад. До Гродно мы доехали без приключений, да и польская граница преодолелась как-то необычно легко. Перед воротами терминала, куда белорусские милиционеры безоговорочно пропустили нашу колонну в объезд километровой очереди, мы остановились для маскировки «бимера». Опыт прошлых лет убедил нас, что разъезды по некогда братской стране соцлагеря с маяками на крыше, чреваты тяжкими моральными испытаниями - от тыканья в поясницы полицейским автоматом, до заключения под стражу в ближайшем околотке. Поэтому, столь шокирующие польские правоохранительные органы надписи на BMW были искусно заклеены широким медицинским ленточным пластырем, а маяки обернуты припасенной Серегой старой цветастой простыней, заклеенной поверху прозрачным скотчем. В результате проведенных работ «бимер» стал напоминать больного травмотологического отделения 1-й Градской больницы, но за то наше будущее не выглядело запрятанным за ржавые металлические прутья.
        Белорусские пограничники и таможенники, по обыкновению, не столько досматривали наш транспорт, сколько с любопытством разглядывали раллийные машины, задавали много специальных вопросов и в конце концов сошлись во мнении, что «супротив Субары этот Опель - туфта”. Не вступая в дискуссии по данному вопросу, мы сосредоточили внимание на быстрейшем передвижении к польским служащим, но тут один молодой таможенник вдруг спросил меня:

- Слушай, а что это на вашей машине столько разных надписей?
- Это… «ники», - ответил я.
- Чего?!
- Ты знаешь что такое «интернет»?
- Ну, слыхал… Чего-то с компьютерами…
- Во-во! - обрадовался я, прикидывая, как коротко объяснить сущность вопроса. - Это общение людей, посредством компьютерных коммуникаций. Так вот, люди в этих сетях имеют не имена, а… прозвища. Вот эти прозвища и перенесены на машину.
- А зачем?
- Они все помогали нам в этой поездке.
- Спонсоры, что ли?
- Хм… Не совсем… Но, вообщем, где-то близко.
- Понятно… - протянул белорус и щелкнул металлической печатью в талоне. - Счастливо.

        Поляки тоже осматривали нас поверхностно. Даже таможенник, заглянувший в багажник BMW и обнаруживший там явные излишки водки, только покачал головой и милостиво захлопнул крышку. Наконец, мы переехали последний рубеж, тщательно охраняемый худым, как палка, автоматчиком в выцветшей форме и вкатились в Польшу.
        Проехав километров пятьдесят по узкой, но вполне цивилизованной и знакомой до боли дороге, вся наша комплексная бригада дружно запросилась «поближе к кухне». Фодин, управлявший в этот момент «Ивекой» и возглавлявший «автопробег», сообщил всем по радио, что первый достойный пункт питания известен давно, и что он ни при каких обстоятельствах не пропустит столь важного мероприятия, как набивание желудка долгожданными польскими «ковбасками». Действительно, если в Речи Посполитой и было что хорошего, так это придорожные кафе - маленькие, уютные, чистые, с традиционной вкусной и дешевой кухней и неулыбчивыми молодыми полячками за стойками баров.
        Наевшись впятером на двадцать пять долларов до состояния полной расслабленности и стойкого отвращения к управлению транспортными средствами, мы все же собрали волю в кулак и двинулись дальше. Николай, мотавшийся по Европе на грузовике два раза в месяц и бывший дальнобойщик Эдик из «Совтрансавто», ехавший механиком с Аксаковым убедили нас, что не стоит испытывать судьбу в горах между Польшой и Чехией, а следует мчаться напрямую через Познань и Франкфурт-на Одере. На эту тему был проведен краткий диспут, дополненный яркими воспоминаниями о художествах водителя одной авторемонтной фирмы, которая года четыре назад спонсировала нашу поездку в Бельгию дизельным тягачом «Мерседес». В придачу к машине фирма предоставила нам «закрепленного» за ней водителя по прозвищу Кузьмич - дядьку лет пятидесяти, бывшего научного сотрудника, а теперь, по причине полного развала науки, возившего на «Мерседесе» запчасти из Германии. Наши доводы, что в командировании с нами столь ответственного работника нет необходимости были отметены по причине необходимости заезда на обратном пути в Берлин за какими-то крыльями и лонжеронами. То, что Кузьмич, мягко говоря, «непрофессионал» стало ясно на первых километрах Минского шоссе, когда он занял «Мерседесом» с прицепом левый ряд и, передвигаясь по нему с крейсерской скоростью в 50 км в час, принялся материть налево и направо практически всех прочих участников движения и методично «гукаться» в самые огромные ямы и рытвины, от чего спортивная машина подпрыгивала вместе с прицепом на метр над дорогой. Интересно, что данной тактике бывший научный сотрудник методично придерживался и в Германии, где подобное перемещения по автобанам, заставлявшее местное население оттормаживаться с «двухсот до шестидесяти», чтобы не заехать второй машиной к Кузьмичу на прицеп, а затем долго и нудно мигать левым «поворотником», уговаривая упрямого кандидата наук переместиться вправо, воспринималось немцами по полчаса «тошнившими» за упрямым доцентом колонной из BMW, Porshe, Audi и VW , мягко говоря, с удивлением. Выгнать же Кузьмича из-за руля и сменить его на Фодина или Нигая было практически невозможно, а все наши уговоры и намеки на соблюдение элементарных ПДД и общепринятых норм передвижения по скоростным магистралям разбивались о неприступную логику - «им надо, пусть справа объезжают». В течение поездки Кузьмич навешал такое количество «соплей» иностранцам, непривычным к его, мягко говоря, своеобразной трактовке дорожного кодекса, и попытался убить столько наивного и непуганного населения, что передвижение с ним бок о бок по просторам Европы вызвало у нас стойкую бессонницу и всеобщее нервное расстройство. Особое же место в той поездке занял случай в Познани…
        …Мы уже возвращались из Бельгии. Кузьмич, под пристальным вниманием Сереги, сидевшим справа и незаметно, но цепко державшимся за ручку «ручника» и Сашки, располагавшимся сзади и готовым в любую минуту кинуться грудью на рулевую колонку, правил тягачом впереди, а я и Юрий Михайлович (тот самый, с кем мы сидели в варшавской КПЗ) прикрывали его художества в арьергарде на тренировочной «восьмерке». Ночью мы въехали в Познань. Дорога была четырехрядной, а ее направление на восток не вызывало ни малейших сомнений и поэтому мы слегка расслабились. Но не надолго… На главной площади города, под многометровым указателем «Варшава - прямо», Кузьмич неожиданно совершил поистине головокружительный маневр, завернув со скоростью под 70 км в час из крайнего правого ряда наперерез встречному транспорту и через множество сплошных линий налево в малоприметную темную улочку. Подумав, что у научного светилы совершилось внезапное острейшее расстройство желудка или полное отключение рассудка, я повторил его маневр и кинулся следом. При этом я краем глаза заметил, что на шоссе в пятидесяти метрах по нашему прежнему курсу стоит полицейский «Полонез», из которого на столь вопиющее маневрирование расширенными от ужаса глазами наблюдают польские представители власти. Между тем, свернув с использованием бокового скольжения прицепом по асфальту в темный проулок, Кузьмич неожиданно резко нажал на газ и помчался по какой-то гравийной дороге в стиле Колина МакРея. Ничего не понимая, я кинулся вдогонку, но пыль из под колес тягача и ширина проезжей части исключали возможность обгона и выяснения причин таких, хоть и впечатляющих, но малопонятных манипуляций. Так мы неслись по гравию минут десять. Проулок давно сменился на какую-то нехоженую лесную дорогу, рядом с которой Кузьмич давно мог справить не только маленькую, но и самую большую нужду, но скорость «Мерседеса» не снижалась, радиостанция, в которую Михалыч, не умолкая, излагал нахлынувшие на него чувства упрямо молчала на приеме, а моргание дальним светом и почти непрерывная подача звукового сигнала Кузьмичем упорно игнорировались. Между тем, сзади, в поднятой пыли я заметил стремительно приближающиеся синие проблесковые маяки и понял, что польские представители власти призадумались над вполне здравой мыслью: а куда это так стремительно, едва завидев их и наплевав на все мыслимые правила дорожного движения, рванули две русские машины, предпочтя столбовой дороге лесную чащу?
        И вдруг Кузьмич нажал на тормоз. Это было торможение до «юза» с частичным «складыванием» прицепа, будто перед тягачом выросла бетонная стена. Мое экстренное торможение позволило остановить «восьмерку» в десяти сантиметрах от заднего номера платформы, и пока я ждал, когда осядет пыль, двери машины распахнулись и мы с Михалычем увидели, направленные в лоб стволы знакомых до боли АКС, калибра 7.62 мм. Оказалось, что за нами следовали аж три полицейских патруля, весь личный состав которых, вооружившись до зубов высыпал на ночную дорогу и держал на мушке наш многострадальный экипаж. Расставив меня и Юрия вокруг машины в стандартных позах «руки на крышу, ноги пошире», полицейские принялись вытаскивать из наших карманов документы и изучать их в свете фар. Между делом, двое из них тщательно досмотрели «восьмерку». Наконец, убедившись , что ни малейших оснований скрываться от правосудия у нас с Михалычем нет, полицейские убрали автоматы и попытались выяснить мотивы столь стремительного бегства с автобана. Разумеется, ничего вразумительного, кроме пожимания плечами, мы им сообщить не могли. Любопытно, но в течение всей героической операции по захвату «восьмерки» блюстители порядка сосредотачивали внимание лишь на наших скромных персонах, не проявляя ни малейшего интереса к «Мерседесу», в железном фургоне которого легко мог прятаться взвод небритых вахаббитов, сидящих на ящиках с гранатометами и мешках с коноплей. Покончив с нами и вернув документы, полицейские бегло просмотрели паспорта и права пассажиров тягача и тут выяснилось, что Кузьмич все это время управлял машиной, не имея категории, позволяющей ездить с прицепом.

- Не можно! - сурово заключил один из них. - Штраф! - и назвал сумму эквивалентную тремстам долларам США.
- Не буду я ничего платить! - заорал Кузьмич.
- Тогда, прошу пана…- и полицейский указал на «Полонез».
- В тюрьму! - с радостью выдохнул Михалыч, почесывая место на боку, куда несколько минут назад упирался ствол «калаша».
- А нам можно ехать? - осторожно поинтересовался Нигай.
- Пан имеет дозвол на прицеп к самоходу? - спросил полицейский.
- Имеет! На все, кроме самолетов!
- Можно ехать, - кивнул поляк и поманил Кузьмича к своей машине.
- Ну, Кузьмич, пока! Пиши письма, - с каким-то облегчением, чуть не проронив слезу произнес Фодин.
- Мы же русские люди! - взмолился тот. - Неужели вы меня бросите?
- А ты больше за руль проситься не будешь? - спросил я.
- До самой Москвы! -поклялся Кузьмич.

        С поляками удалось договориться за пятьдесят немецких марок, после чего они, пятясь задом по узкой тропке покинули место событий.

- Скажи, ты зачем сюда свернул?! - изменив обычному спокойствию, набросился на Кузьмича Михалыч.
- Мне показалось, что сюда - на Варшаву…

        Мы с сомнением покосились на окружавшую нас глухую, темную чащобу, смерили Кузьмича восторженными взглядами и полезли обратно в машины…
        …С момента пересечения польско-немецкой границы меня начала преследовать мысль, что наша авантюра не должна кончиться добром. Закон «черно-белых полос» доказывает, что никогда и ничто не может идти все время хорошо, и удачи должны сменяться проблемами. А между тем наша поездка шла на удивление гладко, что предполагало скорую «смену цвета» и целый ворох напастей. По крайней мере, то обстоятельство, что на этот раз, впервые за многие годы мы не разу не были остановлены в Польше полицией давало мне повод для ухудшения настроения. К тому же, и немцы пропустили нас в «шенген», не выходя из стеклянной будки, а лишь посмотрев паспорта, а сама Германия пересеклась на одном дыхании.
        …После въезда в Deutschland я передал Калашникову руль, а сам расположился на заднем сидении «Ивеки», и лениво посматривая, как свободные «от смены» Сашка с Николаем потягивают из банок пиво, провалился в сон. Очнулся я от того, что автобус стоял. Это был большой паркинг, на котором мы регулярно останавливались во время прошлых поездок. Здесь можно было принять душ, переодеться и поесть. В душ пошли все, за исключением Нигая и Калашникова, не любивших дорожное мытье и предпочитавших париться трое суток в одной и той же одежде. Освежившись, я поднялся в кафе, где мои соратники уже наваливали на подносы разнообразную снедь. За обедом, радость от которого была омрачена его баснословной стоимостью, вспомнился случай с механиками Кузнецова, которые в Германии, привлеченные выставленным в окне плакатом с изображением бифштекса за три марки, пытались поесть в ресторане для собак. В заключении трапезы Калашников аккуратно собрал недоеденные сосиски и булочки, завернул их в салфетку и положил в пакет.

- И зачем это? - спросил я.
- А вот я через некоторое время захочу есть, достану сосисичку…
- Ты курицу-то из дома вторые сутки съесть пытаешься, - сказал Николай. - Она уж небось протухла на жаре-то…
- Она жареная, ничего с ней не будет.

        Николай безнадежно махнул рукой, мы встали и направились к машинам. Автобан, пересекая Германию вел нас на Карлсруэ, а потом резко «падал вниз», в сторону Швейцарии на Фрайбург и, пересекая границу, превращался в платный французский авторут. Во Францию мы въехали ночью. Граница представляла из себя маленький терминальчик под крышей без единого человека. Сразу за кордоном мы остановились на большой площадке, чтобы снять с кредитной карты немного французских денег, выпить по чашке кофе и узнать результаты состоявшегося сегодня во Франции этапа Формулы 1. Однако все наши желания потерпели фиаско - банкомат не работал, кофе на марки не отпускали и ни один из посетителей кафе ничего не слышал о состоявшихся автогонках. Плюнув по каждому поводу три раза, мы решили продолжать свой путь безостановочно уже до Шалон-сюр-Сона, благо полностью заправили баки в Германии и останавливаться еще раз не было никакой необходимости.
        Я сменил в «бимере» Нигая, который тут же завалился спать на заднее сиденье. Погода, испортившаяся еще в центре Германии была пасмурной и довольно холодной. Моросил мелкий, противный дождик. Я включил печку и магнитофон, откинул спинку и поехал вслед за аксаковским "Фордом", периодически обмениваясь по радиостанции с едущим в нем в руле Андреем Фроловым грубыми шоферскими шутками. Через некоторое время я вдруг ощутил в машине неприятный запах, который быстро нарастал и превратился в откровенную вонь такой невероятной силы, что у меня из глаз хлынули слезы. Запах был исключительно отвратительным и напоминал протухшую селедку, завернутую в солдатские портянки и положенную рядом с покойником, пролежавшим неделю на жаре. Открыв настежь окно и почти высунув в него голову, я принялся прикидывать возможный источник этого отвратительного зловония, выдвигая версии о достигших-таки стадии разложения курицы и сосисек Калашникова или сдохшей в багажнике автохозяйской крысой, как вдруг постиг истину - это пахли носки Нигая… Такой пытки мое обоняние не испытывало давно. Я потрепал Сашку рукой и услышав мычание с заднего сиденья произнес:

- Немедленно сними носки и выкинь их в окно!
- Это еще почему? - пробормотал сонный Нигай.
- Потому, что я забыл дома противогаз!
- Хорошие носки, я их только на прошлой неделе сменил…
- По сравнению с распространяемым ими запахом, иприт и заман напоминают «Шанель N5»! Выкинь носки!
- Ни за что! - Нигай накрыл ноги своей курткой.- Так лучше?
- Не намного… - смирился я с неизбежностью и закурил.

        …Мокрый авторут катился под колеса. Часы на панели показывали два часа ночи по местному времени. Все шло по плану, спокойно и размеренно, но от этого меня все больше одолевало нехорошее предчувствие. Между тем мы миновали Дижон и через пятьдесят километров съехали с платной дороги под указатель Chalon/s/Saone…
        Путешествие окончилось. Мы прибыли к месту соревнований.

[Оглавление][Следующий рассказ]