Phantom of the opera

        Я с остервенением, вспоминая популярные русские междометия, гладил брюки электрическим утюгом. Это ответственное мероприятие, являвшееся для меня в отсутствии жены пыткой, сопоставимой по уровню моральных переживаний с поиском алкоголиком пустых бутылок в помойном баке, было целиком посвящено долгожданному вечернему походу в бродвейский театр на один из шедевров Эндрю Ллойд Вебера «Phantom of the opera». К моему глубочайшему позору, я был знаком с этим вокально-инструментальным произведением весьма поверхностно. Все мои знания либретто, основной идеи, аранжировок, арий и ариозо ограничивались прослушиванием дуэта главных персонажей с пиратского «митинского» сборника «романтической музыки» и восклицаний некоторых, особо образованных друзей: «Ты что! Это же «Призрак оперы!». Кем был этот горластый Фантом, откуда он взялся в опере, чего хотел и чем закончил свой творческий путь я понятия не имел, но помятуя о молодых годах, когда мы тайком переписывали друг у друга с заезженных дисков и бобин с осыпающейся пленкой «Свема» рок-оперу того же Вебера «Jesus Christ Superstar» c Ианом Гиланом в роли Иисуса и даже прорывались в театр Гоголя, где в спектакле «Рок-н-ролл на рассвете» звучали ее отрывки, глубокомысленно заключил, что уж кто-кто, а «Андрюха туфту не всучит». Поэтому, когда Рита предложила сходить в бродвейский театр, что само по себе уже являлось неординарным культурно-просветительным событием в жизни рядового россиянина, и, тем более, не на какой-то там пустой шлягер с кордебалетом, наспех набранным и вывезенным по туристической визе из Набережных Челны и укомплектованным бывшими членами кружка художественной самодеятельности ДК им. Чапаева, а на оперу гранда современной английской музыки, я воспринял предстоящий культпоход с повышенным энтузиазмом.
        Справедливости ради, надо сказать, что одним из наиболее важных критериев выбора сценического произведения являлся не рейтинг труппы, духовная близость жанра или имя автора, а «дискаунт», предлагаемый театром за предварительный заказ билетов, но в данном случае, скидки хоть и настораживали, но затмевались популярностью оперы. Днем музыкально-просветительного демарша был избран понедельник, 17 января, являвшийся «красным днем календаря» по причине его совпадения с днем рождения борца за свободу «афроамериканского» населения страны Мартина Лютера Кинга, получившего, как известно, за свою народно-освободительную деятельность не только фанатическую любовь и преданность негритянского населения, составляющего, кстати, девяносто процентов преступников страны, но и пулю от руки киллера. Так как ни я, ни Женька не страдали трепетным поклонением перед заслугами г-на Кинга и не собирались отмечать торжество исступленным факельным шествием по Ист-Брансвику и молитвой в ближайшей синагоге, то были в этот день совершенно свободны и полностью мобилизованы для принятия духовной пищи.
- Ты куда это наглаживаешься? - спросил Евгений, вылезший с очумелыми от «нетворка» глазами из подвала и вошедший на кухню в самый ответственный момент создания на брюках какого-то подобия «стрелок».
- Как куда? В театр, - ответил я, с отчаянием убедившись, что «стрелки» на штанинах у меня получаются похожими на подъездные пути к Казанскому вокзалу, разветвляющиеся на двенадцать перронов. - Что-то изменилось?
- Нет, но гладиться-то зачем?
- А что, у вас в театры ходят в костюмах, в которых только что добирались ползком от 86-й улицы до Кони-Айленд?
- Да, никто не ходит тут в театр в костюме, - Евгений, воспользовавшийся отсутствием Риты, уехавшей с Мишей на какой-то грандиозный «сэйл», достал из моей пачки сигарету и побрел на веранду.
- А в чем же ходят? - я оторопело поставил утюг на подставку и тоже проследовал к единственному «месту для курения», благородно выделенному мне, как гостю. - В мешке с прорезями для головы и рук и калошах на босую ногу?
- А в чем хочешь... В джинсах, кроссовках, футболках. Там и раздевалки-то нет. Куртки на руках придется держать.
- Ну, да!? - недоверчиво протянул я, вспоминая московские театры со строгими старушками в гардеробах, предлагавшими бинокли и программки и разодетыми зрительницами, меняющими перед входом в фойе зимние сапоги на изящные «шпильки».
- Увидишь... - Женька погасил «Парламент», сделанный отнюдь не на фабрике «Филипп Моррис» и контрабандно ввезенный мной в значительных количествах мимо заспанных американских таможенников. - Пойду дальше учиться, - он исчез в подвале.
        Обескураженный таким упрощенчеством, я все же домучался у гладильной доски с прицелом на последний, вторничный ужин в Саффолке.
        Появление Риты было сопряжено с обнюхиванием помещения на предмет наличия табачного дыма и наставлениями мужу по поводу отсутствия «минивэна», выданного Виталику для перевозки каких-то крупногабаритных деталей в Пенсильванию. Дослушав вялые препирания сторон, я попытался уточнить у Риты степень правдивости страшных историй о нравах бродвейской сцены.
- Да, правда! - ответила она и накинулась на сына Мишку, отказывавшегося есть суп.
- Но, ведь театр - это приобщение к прекрасному, - возразил я, не понимая, как можно прикасаться к искусству, сидя в зале в пальто и ушанке.
- Ну, и приобщайся на здоровье. Можешь вещи в машине оставить.
- Еще чего... - хмыкнул я, воспитанный в суровых условиях московских окраин, где за начатую пачку сигарет, оставленную на «торпеде» школьники вышибали лобовое стекло.
- Этот шедевр затмит все неудобства! - воскликнула Рита, растопыривая в театральном экстазе пальцы. - У нас одна девочка на работе смотрела эту оперу пять раз!
- Может она чего недопоняла? - с сомнением спросил я, с тоской припоминая аэрофлотовского «Стрельца неприкаянного», с 1996-го года не сходящего с видеоэкрана рейса Москва-Нью-Йорк.
- Она просто в восторге! - воскликнула Рита. - Кстати, недавно в Манхеттене выступала оперная труппа Большого театра и, знаешь, пресса была плохой...
- А что, конкретно, не понравилось? Репертуар, голоса, оркестр? Насколько я помню, там собрано все лучшее...
- Не знаю... Может быть они пели на русском...
- Оригинально, - пожал я плечами. - Насколько я помню на итальянском языке не говорят нигде, кроме самой Италии, но при этом от итальянской оперы приходят в восторг и в Лондоне, и во Франции, и в Германии... Следуя твоей логике - и я сегодня вряд ли пойму, о чем станут вещать мне актеры.
- Женя тебе переведет!
- Боже упаси! Мне всегда казалось, что в опере текст - не главное. Я справлюсь...
        Виталик так и не успел пригнать «Караван», и мы отправились в театр на «Ниссане Сентре», купленном в славные времена автомобильного бизнеса за 1000 долларов. Проникнув в Манхеттен через «Lincoln-tunnel», мы немного поплутали между небоскребами и, наконец, нашли недорогой, всего за $12.99, паркинг недалеко от искомого театра под названием «Magestic». Из дверей театра виднелась зловещая, грандиозная очередь любителей «дискаунтов». Вдоль Бродвея дул ледяной, пронизывающий до костей ветер. Пока Рита героически отстаивала «хвост» в кассу, я побродил по стеклянному «предбаннику» в поисках афиши о текущем репертуаре театра, но кроме вывески «no smoking» не нашел ничего.
- А что еще играют в этом театре? - поинтересовался я у Женьки, который держал за руку Мишку, рвавшегося ко входу.
- Ничего.
- То есть, ты хочешь сказать, что театр изо дня в день молотит исключительно один спектакль?! - не поверил я в такое моногамное отклонение.
- Одиннадцатый сезон, - уточнил Женька, протягивая мне программку, которые раздавали бесплатно перед входом.
        Действительно, в довольно толстом буклете с фотографиями и биографиями всех актеров на титульном листе я нашел надпись, удостоверяющую, что Фантом поселился в «Маджестике» в ту, теперь уже далекую эпоху, когда мы с той стороны Атлантики героически выстаивали километровые очереди за бензином, сигаретами и мутным «жигулевским» пивом, просыпались утром с отмененными сторублевками и, наивно пользуясь модой на повсеместно разрешенную «гласность» задавали на партсобраниях вопросы, за которые пятилеткой ранее отправляли заниматься мелиорацией пустыни Кара-Кум.
- А как же новые режиссерские находки? Раскрытие творческого потенциала артистов? - недоумевал я.
- Да, кому это нужно, - отмахнулся Женька. - Это - хороший, стабильный бизнес. Купили когда-то эксклюзивное право на использование произведения, сделали постановку, отрепетировали, вложили деньги. Теперь зарабатывают. Пока народ идет на спектакль нет никакого смысла что-то менять. Право на новое произведение, новые декорации, костюмы, обновление труппы, реклама, репетиции, режиссура - все это потребует больших вложений.… А кто даст гарантию, что на новый спектакль люди будут ломиться с исступленными лицами фанатиков? Вот когда генеральный менеджер театра, подбив бабки за какой-то срок, увидит, что доходы сократились на некую непотребную сумму, тогда другое дело - пора начинать «творческий поиск»…
        Я представил актера, одиннадцать лет поющего одну и ту же арию, скрипача, гриф скрипки которого наверняка протерся в определенных, ежедневно используемых местах, танцовщиц исполняющих годами одни и те же па, и у меня возникла ассоциация с фордовским конвейером, штампующим пятилетками одинаковые «торосы», где каждый рабочий изо дня в день закручивает один и тот же болт.
        Между тем Рита выкупила билеты, и мы прошли в фойе. В разбросанных по нему киосках торговали всем, что относилось к «оперному призраку» - фотографиями, пластинками, футболками, альбомами. Люди активно приобретали предлагаемые аксессуары.
- Хочешь кассету с оригинальной записью? - спросила меня Рита.
- И сколько она стоит?
- Двадцать пять долларов.
- Спасибо, не надо, - с плохо скрываемым ужасом отверг я это предложение. - За эти деньги я на «горбушке», при случае, приобрету сей шедевр на «си-ди» вместе с проигрывателем…
        В соответствии с билетами мы поднялись этажа на три и оказались на балконе, который одновременно являлся и амфитеатром, так как ряды в нем были расположены очень круто. Забравшись почти на самый верх, мы уселись в довольно узкие кресла, намертво прижав к себе куртки. Зрительный зал был заполнен почти полностью. Зрители, в ожидании начала действия громко разговаривали и хрустели попкорном. Посмотрев по сторонам, я действительно не нашел никого во фраке или в вечернем платье с бриллиантами и успокоился по поводу своего внешнего вида. Впрочем, отсутствие гардероба исключительно точно вписывалось в «деловую» организацию театральной индустрии - зачем держать место и штат сотрудников для раздевалок, если время, когда люди носят верхнюю одежду, составляет два-три месяца?
- А билетов с местами на соседней улице не было? - проворчал Женька жене, вглядываясь в видневшуюся вдалеке сцену.
- Я думала, что народа будет немного и можно будет пересесть в партер, - отрезала Рита.
        Такой подход я оценил, как вполне логичный, ибо театр явно не страдал любовью к благотворительности и привлечению к искусству граждан из разряда малоимущих. Учитывая, что билеты на нашу галерку стоили по тридцать долларов штука вместе с дискаунтом, легко можно было предположить, что зрители, расположившиеся в непосредственной близости от сцены выложили сумму, за которую в Москве можно было посмотреть спектакль, пригласив какую-нибудь не сильно известную труппу прямо к себе домой или на приусадебный участок.
        Наконец, всеобщее шуршание и хруст перекрыл суровый голос невидимого диктора, загробно предупредившего, что в спектакле присутствуют элементы, плохо воспринимаемые людьми с неуравновешенной нервной системой, после чего свет погас. Я уже приготовился услышать первые звуки увертюры, но вместо этого на сцене высветилось действие некоего аукциона. С черного балкона дилер, одетый в платье судьи принялся выставлять сидящим внизу актерам-покупателям предметы антиквариата. Так как первый лот проходил под номером «663», я быстро смекнул, что через пару продаж будет предложено нечто дьявольское. Действительно, как только дилер произнес «number 666» прожектора погасли, вместо них загорелась огромная, стоявшая на сцене люстра, которая поднялась и принялась летать по залу. И в этот момент грянула долгожданная музыка…
        …К середине первого действия я смог сделать некоторые выводы. Разумеется, ни о какой опере в классическом понятии речь не шла. Перед нами, несмотря на явные, небезосновательные претензии либретто и музыки Вебера к классике, разыгрывался добротный, профессионально поставленный американский мюзикл. Артисты пели через усилители. Голоса, за исключением самого «фантома», имевшего действительно нерядовой тенор, были весьма посредственными. Шикарные декорации и костюмы дополнялись множеством визуальных и пиротехнических эффектов - от взрывов, до плавания по сцене в лодке. Сюжет был достаточно банальным, что мной однозначно приветствовалось из-за вызывающих содрогание воспоминаний о сумасбродных отечественных попытках воплотить литературно-революционные идеалы в операх «Мать» с анекдотичным «Павел! Мать твою, мать твою… арестовали» и «Повесть о настоящем человеке» с хором хирургов, бодро исполняющим арию «Отрежем, отрежем Мересьеву ноги…». На сцене разыгрывался классический любовный треугольник, главным героем которого был отвергнутый людьми из-за уродства лица, скрывающий его под маской, ставший «оперным призраком» человек, имевший неосторожность влюбиться в оперную певицу и утащивший ее буквально из-под носа у влюбленного почитателя в свою мистическую обитель. По ходу действия каждый персонаж делал то, что и должен был делать по законам жанра - «фантом» откровенно хулиганил в оперном театре и склонял певицу к совместному проживанию на своей «темной территории»; героиня, одурманненная его талантом вяло сопротивлялась, а оставшийся с носом воздыхатель принимал экстренные оперативно-розыскные меры, направленные на возвращение возлюбленной.
        В конце концов, все кончилось относительно благополучно. Проникнув в логово врага, неудачливый поклонник попал в лапы призрака, ловко поставившего его путем накидывания удавки на шею перед невеселой перспективой быть повешенным в случае, если одурманенная певица не проявит в отношении «фантома» чувственной благосклонности. Безотказная, проверенная местным вековым опытом метода суда Линча была не приведена в действие лишь благодаря самоотверженности героини, сорвавшей маску с коварного представителя дьявола и убедившейся, что ежедневно видеть перед собой такое страшенное мурло она не сможет, но нашедшей в себе силы поцеловать «призрака». Воодушевленный Фантом тут же от напряжения «дал дуба», после чего влюбленные бежали.
        Спектакль смотрелся не ровно. Два, почти в самом начале следующие друг за другом, музыкально сильнейшие номера - известный дуэт «Phantom of the opera» и ария самого «призрака» «My music» - сменились довольно тягомотным и скучным представлением, но второе действие смотрелось и слушалось легко. При этом надо отдать должное актерам. Если бы я не знал о столь почтенном возрасте и несменяемости постановки, то никогда бы не подумал, что артисты играют набивший оскомину и опостылевший за одиннадцать лет спектакль. Все выглядело чуть ли не премьерой, и овации и «браво» зрителей в заключении были полностью оправданными. Это был тот самый, ярко выраженный американский «узкопрофильный профессионализм» в действии. Можно потешаться над заметной ограниченностью «янки», невысокой степенью общей эрудиции и повальной «клаустрофобией мышления», но того, что они умеют на высочайшем уровне исполнять свою, изученную до тонкости работу, филигранно владеют своей специальностью у американцев отнять нельзя.
        Мы возвращались по ночному «турн-пайку». Мишка, легко отсидевший спектакль, теперь заснул на заднем сиденье, положив голову Рите на коленки.
- Ну, как тебе опера? - спросил Женька.
- Мне понравилось, - не кривя душой, сказал я. - Только не пойму - если то, что мы видели, здесь называют «музыкальным событием века», то как должны были на Бродвее петь певцы из нашего Большого театра, что их чуть ли не закидали гнилыми помидорами? Охрипшими от пьянки голосами и откровенно «мимо» нот, что ли?!
        …На следующий день после моего возвращения мы с женой приехали в деревню. Едва расцеловавшись с родителями и пропустив мимо ушей «ну, как там?», я бросился к музыкальному центру и лихорадочно стал искать желанный «сидишник». Наконец, диск «уехал» внутрь аппарата, и комната наполнилась музыкой. Я вкушал потрясающие, куда более сильные голоса английского варианта «Фантома…» и ощутил, что мне хочется посмотреть спектакль еще раз. Мне вспомнилось, что ритина подруга слушала эту оперу на Бродвее пять раз, и я вдруг понял, что в этом нет ничего удивительного…
        «Oh, Phantom of the opera is there - inside my mind…» - лилось из динамиков, и в моей душе уродливый призрак жил полной сил и энергии жизнью…

        (Продолжение следует: 3. «Санаторий для рецидивистов»)

[Оглавление][Следующий рассказ]