Санаторий для рецидивистов

        Едва мы миновали Verazzano Bridge по нижнему ярусу и свернули на бруклинский Belt, как мелкий, противный.дождь, напоминающий водяную пыль, выпущенную из пулевизатора превратился в снег. Поначалу он быстро таял на асфальте, но чем дальше мы продвигались в глубину Long Island, тем снегопад становился настойчивее, снежинки увеличились до размера больших белых хлопьев и, наконец, победив тепло непривычной к такому наваждению земли, снег побелил обочины и создал скользкую кашицу на шоссе. Тут же, из-за полного отсутствия у большинства расслабленных автоматическими трансмиссиями и ровными дорогами водителей ответа на риторический вопрос “что делать?”, заданный одним из революционных теоретиков по несколько другому поводу, возникли.“траффики”. Они были спровоцировны начавшимися таранами, милыми, без “братков”, беспорядочной пальбы из китайских ТТ и “разводов на бабки” “разборками” подле помятых бамперов и кардинальным снижением скорости любопытными согражданами, желающими детально изучить причины и последствия замеченных “жестянок”, именуемых на местном диалекте пугающим грандиозностью термином “эксидент”.
        Виталик, героически управлявший “доджем” после проведенной на работе бессонной ночи свернул к обочине, стоять на которой запрещалось под страхом, как минимум, выписки отрезвляющего “тикета”, а, как максимум, примерки наручников.
- Давай ты! - сказал он, устанавливая селектор на “паркинг” и перебираясь внутрь вэна. - Ваша погода пошла.
- Как говорил товарищ Сухов: “Это точно!”, - я отодвинул сиденье от руля в крайнее заднее положение, привычно ткнул левой ногой по полу в том месте, где обычно располагается педаль сцепления, не найдя ничего на нее похожего пошарил ботинком и, наконец, отогнав от себя дурацкие российские привычки по переключению передач вручную, включил “драйв” и влился в медленный, испуганный поток.
        Трехскоростной “автомат” вэна был тягучим, поэтому езда по ледяной корке не приносила больших хлопот, но движение стало таким омерзительно неспешным, что в Саффолк мы добрались с большим опозданием, словно соблюдали мексиканскую традицию прибывать в гости к ужину, хотя приглашали на завтрак.
        Как только я вошел в кабинет к Джеффу, украшенному, как принято у американских “боссов” фотографиями, охотничьими ружьями, сувенирами, дипломами и клюшками для гольфа, он вскочил из-за массивного стола, напоминающего рулеточный, громогласно выразил мне свое приветствие и протянул хитрый автомобильный ключ.
- Там на паркинге стоит “порше”, это тебе - покататься, - он загадочно улыбнулся.
- Погода-то не для “классики” на широких лаптях. Сейчас лучше что-нибудь с шипами, но они ж у вас запрещены, как питье лимонада из горлышка. Ладно, спасибо, потренируемся...
        Вошел Томми. Это был типичный итальянец, настолько чудовищно похожий на мафиози из фильмов про гангстеров, что незаинтересованность в столь яром образе менеджеров Голливуда казалась самой грандиозной кинематографической ошибкой со времен гениального изобретения Люмье. Томми сжимал губами неизменный “Бенсон и Хадсон”, черная, с проседью, волнистая шевелюра блестела застрявшими в ней каплями дождя, а из под длинного плаща выглядывала безукоризненная белая сорочка с красным галстуком и синий пиджак с золотыми пуговицами.
- Привет! - вскричал он с порога, протягивая руку с большим, вросшим в фалангу перстнем на среднем пальце. - Поехали, нас уже заждались!
- Мы готовы, - не переводя мне, ответил Виталий, и мы вслед за Томми пошли к выходу.
- На, побалуйся, - я протянул Виталию ключ.
        Мы подошли к “порше” и с трудом забрались внутрь. О каких либо удобствах при “посадке-высадке” в этот маленький “конвертбл” речь вообще не шла, и сии манипуляции были сродни страданиям при установлении рекорда Гинесса по размещению двадцати откормленных мужиков в телефонной будке. Как я и предполагал, машина была “обута в сандалии” последнего размера с ненавязчивым упоминанием протектора, поэтому, как только Виталий нажал на газ заднюю ось начало сносить по скользкому асфальту, а при малейшем повороте руля туда же устремлялся и перед. Тем не менее, мы пристроились в хвост черному “авалону” Томми и поехали в сторону Long Island Expressway. На хайвее, по разрешению, полученному от Джеффа, Виталий предпринял попытку устроить смотрины раритету, который легко набрал скорость в 140 миль, после чего его начало возить по дороге, как слесаря, вляпавшегося в солидол, и во избежание необратимых последствий было решено опыты временно прекратить.
        Наконец, мы снова въехали в Саффолк и через пару миль остановились на большой площади перед большим, красивым, ухоженным зданием, над которым развевался огромный звездно-полосатый стяг. Если бы я не знал, куда меня завез Томми, то даже десяти попыток не хватило бы для правильного ответа на вопрос о принадлежности данного строения. Фундаментализм выкрашенного в чистый, розоватый цвет здания, к которому вели обрамленные газонами гранитные ступени, парадный вход с массивным деревянным порталом и гордо вскинутое над полукруглой крышей знамя наводило на мысли, что передо мной находится, по крайней мере, университет или, на худой конец, центральная публичная библиотека штата Нью-Йорк. Между тем, судя по расписанию моего пребывания, мы стояли не возле учебного заведения, а перед обычной, ничем не примечательной в ряду себе подобных, обыкновенной американской тюрьмой, и внутренности громадного особняка были заполнены не очкастыми студентами, зазубривающими поправки к американской конституции, а рядовыми американскими “зеками”, искупающими на нарах свою вину перед свободным обществом.
        Едва мы поднялись по ступеням, как из дверей выбежал офицер в черной форме Correction Department. На мгновение вытянувшись, он лихо отдал нам честь и пригласил внутрь. Признаюсь, входить в тюрьму, независимо от того, представляет она из себя подобие Лувра или глухие, почерневшие кирпичные стены Владимирского централа одинаково неприятно. Особая атмосфера ограничения свободы и замкнутое пространство, обрамленное строгим орнаментом из решеток и колючей проволоки, в любом случае довлеет над вами, заставляя задуматься о старинной мудрости относительно невозможности заречься “от сумы и тюрьмы” и делает пребывание на данной территории крайне нежелательным.
        Между тем, за огромными, с тонированными стеклами дверями открылся просторный вестибюль, украшенный, как и полагается гербом и флагом Соединенных Штатов, любовь к которым у американцев можно смело считать маниакальной, сравнимой по силе разве что с обожанием “макдональдсов” и автомобилей размером с троллейбус. Тот же офицер любезно указал нам путь. Мы прошли влево через вестибюль и стеклянный кабинет, наполненный широко улыбающимися секретаршами и оказались в большой комнате с накрытым столом. Там нас приветствовала невысокая, приятная женщина лет сорока, представившаяся, как, Элен Келли, заместитель шерифа, что по-нашему означало - заместитель начальника тюрьмы, и высокий, худой, седой мужчина в очках, при взгляде на которого тут же вспоминался старинный плакат, где мускулистый, чисто выбритый и элегантно одетый пролетарий колотит кувалдой по башке капиталиста с нездоровым цветом лица и надписью “Антанта” на цилиндре. Как выяснилось, “потомственным империалистом” оказался только что назначенный второй заместитель шерифа, в отличие от Элен, являвшийся не офицером, а сугубо гражданским лицом, призванным бороться в “зоне” с проявлениями жестокости, насилия и неадекватного поведения со стороны персонала в отношении заключенных, сами функции которого намекали на то, что злющие охранники лупят мотающих срока бедолаг день и ночь смертным боем. В обязанности же миссис Келли входила работа со спецконтингентом или, переводя на тюремно-лагерный слэнг, она была “кумом”. Я с трудом представил эту милую, улыбающуюся женщину во время приема “стукачей” и планирования “подсадок” в камеры, но и многие наши доморощенные, тертые “кумовья”, с кем приходилось встречаться, тоже вспоминались, отнюдь не как квадратные мордовороты с засученными рукавами гимнастерки, из которых виднелись короткие, волосатые руки, измазанные по локти кровью, а как вполне мягкие, общительные люди и, по большому счету, даже весьма тонкие психологи.
        Обменявшись стандартными любезностями и коротко обсудив погодные катаклизмы, мы приняли приглашение присесть за стол и позавтракать. Так как мы с Виталием встали в шесть утра и кроме двух огромных чашек кофе в офисе PBA и доброго десятка сигарет у меня во рту до сих пор ничего не было, то я почувствовал обильное слюноотделение и лишь усилием воли заставил себя не заглатывать слишком много провианта, а лицемерно изображать сытого джентльмена, полчаса назад лениво вернувшегося с ланча.
- Вы сейчас едите то, что входит в рацион заключенных, - сообщила Элен, наворачивая на пластиковую вилку кусок отборной ветчины и смазывая ее кетчупом.
        Я поперхнулся заливной рыбой и лишь чудовищным усилием глотательных мышц вдавил его в себя.
- Вы хотите сказать, что ваши “зеки” едят то же самое? - с величайшим сомнением спросил я, осматривая колбасы, сыры, сэндвичи, шесть видов овощных и мясных салатов, нарезку, заливные, антрекоты и прочую снедь наваленную на стол в таком количестве и разнообразии, будто руководство тюрьмы готовилось к одновременному приезду комиссии ООН по правам человека, представителей Красного Креста и санэпидемстанции общей численностью до батальона пехоты.
- Абсолютно, только не в таком разнообразии, а порционно. Кофе, чай?
- Кофе с молоком, - сообщил я, вспоминая запах отечественной тюремной баланды, словно вызванный разорванным баллоном с ипритом и пронизывающий насквозь СИЗО и “зоны” вместе с административными корпусами.
        После завтрака нам с Томми разрешено было выкурить по сигарете, что в наглухо “некурящих” офисах свидетельствовало у глубочайшем почтении. Затем Элен пригласила нас на экскурсию.
- Сначала мы вам покажем “уровни”, а потом все остальное.
- В смысле - в “зону” тоже можно? - спросил я Виталика.
- Да, конечно, - сказал он.
- Хм... У нас это, мягко говоря, не принято... Ладно, пойдем.
        Все двери внутри тюрьмы открывались электрическими замками. Они срабатывали с пультов охранников, просматривающих помещение с помощью повсеместно установленных видеокамер. Создавалось ощущение, что ты передвигаешься по тюрьме свободно, а двери перед тобой распахиваются сами по себе.
- А если электричество отключат? - аккуратно спросил я, понимая, что сейчас на меня посмотрят, как на человека, предположившего коммунистический путь развития Америки в двадцать первом веке.
- Это предусмотрено, - неожиданно серьезно ответили мне. - Двери можно открывать и ключами.
        Наконец, мы вошли в коридор, идущей по периметру вокруг помещения, огороженного одной общей клеткой. Внутри помещение было разделено на кубрики без дверей с вполне приличными койками, даже отдаленно не напоминавшими нары. За расставленными столами сидели заключенные - в подавляющем большинстве негры. Одни играли в карты, другие читали журналы, третьи просто валялись на койках и смотрели телевизоры, развешенные так, что из каждого кубрика был виден один экран. Здоровенный, черный до синевы “зек” сидел рядом с решеткой и с кем-то разговаривал по телефону, повешенному на стену.
- С кем это он болтает?
- С кем угодно. Это городской телефон. Бесплатный, - ответила Элен, повернулась к решетке, улыбнулась и громко сказала, - Хай!
“Контингент” разом повернулся к ней и приветливо вразнобой поздоровался.
- Как дела? Есть жалобы?
        Я зажмурился, боясь услышать нечто вроде “нам белье уже два дня не меняли” или “мой ящик не ловит CNN”, но этого не произошло. Заключенные не выразили недовольства своей незавидной долей и бытовыми неудобствами, а, напротив, чуть было не поблагодарили шефа в стиле “спасибо нашему руководству за наше счастливое...”.
- Здесь находятся те, кто ждет суда, - сказала Элен.
- Понятно - СИЗО. И по каким статьям им придется в дальнейшем париться?
- Преступления разные - поножовщина, наркотики, грабежи, кражи...
        Хотя мне показалось, что наказание в виде беседы по телефону с подружкой с одновременным просмотром телевизора, лежа на тахте после сытного обеда и чтения New York Times для человека, кидавшегося на кого-то с ножом, чтобы отнять деньги для приобретения дозы героина является несколько мягковатым для полного исправления и осознания глубины и тяжести своего проступка, я тем не менее воздержался от замечаний. “В конце концов”, - рассуждал я про себя, - “лицо может быть признано виновным не иначе, как по решению суда”, так что вполне объяснима некоторая лояльность к обитателям местной “сизухи”. Может быть в “зоне”, где мотают срока уже осужденные, они приковываются на ночь кандалами к батарее отопления и спят по очереди”.
- Ну, что ж пройдем в основные блоки, - подтвердила мои догадки Элен.
        Поплутав по коридорам, мы попали на некий круговой балкон, загороженный уже знакомыми арматуринами и сеткой, напоминающей рабицу. Везде сияла идеальная чистота, все было выкрашено в нейтральные спокойные тона. Внизу, этажом ниже, располагалось большое овальное помещение с расставленными столами и стульями. а вокруг находились камеры с настоящими, металлическими дверями с глазками. Многие камеры были открыты и в них виднелись телевизоры, стереосистемы, кровати, небольшие письменные столы и полки с книгами. Заключенные сидели за столами, играли в различные настольные игры, читали или обменивались впечатлениями. Некоторые расположились у центрального, большого телевизора и смотрели американский футбол. Среди них я заметил несколько женщин, одетых в униформу. Они непринужденно разговаривали с “зэками” и даже смеялись.
- На ночь все располагаются в камерах, - рассказывала Элен, - и все закрывается общей решеткой.
- А что делают женщины-офицеры среди мужчин-преступников?
- Практика показывает, что присутствие надзирателя противоположного пола благосклонно сказывается на психологии заключенных и способствует исправлению.
- Хм... А у женщин дежурят мужчины?
- Да.
        Я на мгновение представил сотрудницу УИН, месяц назад закончившую коломенский пединститут, в одиночку перевоспитывающую, приговоренного к “пятнашке” растлителя малолетних, отмороженного маньяка Сизого в камере какого-нибудь мордовского УУ-163/8 в окружении двух десятков бандитов и насильников, обпившихся чифиря и давно проигравших ее друг другу в “буру”, и волосы у меня встали дыбом...
        Тем временем, мы прошли на другой уровень и попали в точно такое же помещение, где располагались преступницы-женщины. Здесь было все так же, за исключением того, что различного возраста и национальности дамы были одеты, в основном, в халаты и тапочки и напоминали не столько “зечек”, порешивших своих мужей за измену или неоставленный на опохмел стакан “вискаря”, сколько пациентов какой-то больницы.
- А скажите, - спросил я Элен. - Не было ли случая, что заключенные нападали на надзирательниц или брали их в заложники?
- Ну, что вы! Это же лишено смысла! Такое преступление практически исключает у них возможность выхода на свободу.
- Это я понимаю... Но человек иногда думает... не головой и способен на неадекватные действия.
- У нас такого не было и не будет, - ответила Элен с убежденностью фанатика.
- Хорошо. А были ли прецеденты, что correction officer... ну, скажем, влюблялся в заключенную. Там, - я указал вниз, - есть весьма привлекательные женщины.
- Это было... - Элен опустила глаза, словно ей стало стыдно. - Дважды.
- И что?
- В этом случае наш сотрудник обращается с рапортом к руководству и или увольняется, или прекращает свое увлечение. В это время он отстраняется от работы в “зоне”.
- Я не говорю, что они занимаются любовью здесь, но ведь когда-то его возлюбленная выйдет на свободу.
- Да, разумеется, они могут вступить с связь только после ее освобождения, но если он с ней встречается, то мы его увольняем.
- И что же было с теми двумя офицерами?
- Один из них предпочел остаться на службе и порвал отношения с бывшей заключенной. Второй же выбрал неправильный путь и был уволен.
- Вы считаете его действия ошибочными?
- Разумеется, - без колебания ответила Элен. - Пожертвовать такой почетной и выгодной профессией ради сомнительных увлечений?!
- А если эти “сомнительные увлечения” - любовь?
- Что?! - Элен посмотрела на меня глазами австралопитека, слушающего лекцию по молекулярной биологии.
- Мне почему-то позиция вашего второго офицера кажется более мужественной...
        Элен еще раз взглянула на меня, как на отъявленного еретика, вокруг которого бойкие инквизиторы уже разводят огонь и пригласила пройти дальше.
        Дальнейшая экскурсия убедила меня в том, что если когда-нибудь в Америке у Вас не будет средств к существованию, а ваше внутреннее состояние потребует немедленного отдыха вдали от мирских забот и проблем, то наилучшее, что вы сможете предпринять, это подъехать к тюрьме, засветить в глаз первому офицеру, вышедшему из парадного входа и быть пристроенным на годок-другой в одну из камер. Собственно об этом же писал и О’Генри в одном из своих рассказов, и надо признаться - великий мастер рассказа ничуть не преувеличивал. Когда я увидел сияющую белизной столовую и запакованные в пластик подносы с едой, в сравнении с которой стюардессы “Аэрофлота” просто пытались меня отравить цианистым калием, то это, хотя и впечатляло, но было предопределено нашим завтраком, но дальше пошли уже из ряда вон выходящие порядки.
- А это наша школа, - произнесла Элен, открывая дверь в большой, светлый зал.
        Кругом были расположены столы, телевизоры и компьютеры.
- Что Вы этим хотите сказать? - не совсем понял я, так как тюрьма была явно не “малолетней” и детишек, попавших в неволю со школьной скамьи я покуда не наблюдал.
- Любой, кто желает, может получить здесь дополнительное образование по избранным дисциплинам. Для этого в одной из тюрем графства проводятся лекции и семинары, которые передаются по телевидению, - Элен указала на развешенные по стенам мониторы. - Кроме того, имеется компьютерная библиотека по различным наукам, база тестов, уроков...

        За “партами” сидели трое негров, что-то внимательно изучавшие в компьютерах. По достоинству оценив возможность бесплатного совершенствования своего образовательного уровня совмещенного с вынужденным заточением и отвлекающего от тоски по воле, я шагнул в следующий зал, где обнаружил невиданных размеров библиотеку с читальным залом. На стеллажах, кроме явно развлекательной литературы, особняком стояли огромные зеленые тома с американским законодательством и “полное собрание сочинений” судопроизводителей штата Нью-Йорк, включающее в себя все мало-мальски серьезные судебные разбирательства, начиная с эпохи Золотой лихорадки и войны Севера и Юга. В зале сидело с десяток заключенных, причем все, как один читали отнюдь не “Хижину дяди Тома”, являющуюся в США чуть ли не произведением расистского толка или “Унесенных ветром”, а с горящими глазами штудировали именно эти, нудные и однообразные справочники. Такая непомерная тяга к криминальной истории отечества была вызвана вовсе не любопытством, а поиском прецедентов, столь любимых американским правосудием. Дело в том, что в США одним из самых крутых способов защиты в суде является то обстоятельство, что аналогичное дело уже рассматривалось ранее. Другими словами, если некий Боб Смит в 1922 году получил за ограбление банка в Квинсе и убийство двух его служащих 345 лет тюрьмы, то приведя данный довод в качестве защиты у подсудимого появляется почти стопроцентный шанс не угодить за такое же преступление в мастеровитые руки тюремного электрика, заведующего рубильником электрического стула, а ограничиться похожим или более мягким наказанием.

- Знаете, - с гордостью сказала Элен, - у нас некоторые выходят на свободу готовыми лойерами!
        “Еще бы! - подумал я. - Чем три-четыре года валяться на нарах и резаться в домино, куда умнее провести их с пользой для себя. Тем более, что условий для образования, целенаправленного изучения узких специальностей в тюрьме было куда больше чем в школе-интернате N13 города Забугорска”.
        Дальнейшее путешествие по заморской “киче” хотя и не повергло меня в шоковую депрессию, но оставило в душе своеобразный отпечаток, граничащий со злостью на нашу действительность. Мы побывали на площади для прогулок, где откормленные “афроамериканцы” сражались в баскетбол и качали мышцы на тренажерах, рядом с которыми ставить “кеттлер” было бы высшей степенью убожества. Зашли в больницу, где всевозможные недуги захворавших “зеков” излечивались в условиях современного оборудования и изобилия новейших медикаментов, а стоматологический кабинет, уверен, легко посоперничал бы с аналогичным заведением ЦКБ при Администрации нашего президента. Имелся в тюрьме и “ларек”, цены в котором напоминали самый дешевый “сэйл”...
        Наконец, мы возвратились в кабинет Элен, где нам был вновь предложен кофе и дано разрешение на одну сигарету.
- А вот наша гордость! - Келли протянула мне огромную, старинную книгу с желтыми листами. - Здесь зарегистрированы все заключенные со времен создания нашего заведения!
        Уже на десятой странице я наткнулся на соотечественника. Лев Рубинштейн, прибывший в 1903 году из России был водворен на местные нары за мошенничество, где и благополучно пробыл шесть месяцев...

        ...На улице продолжал идти дождь со снегом. Мы с Виталием спустились со ступенек, нашли на “паркинге” “порше” и забрались внутрь.

- А знаешь, - сказал я, выруливая со стоянки и пристраиваясь в хвост машине Томми. - Я бы месяца на три-четыре с удовольствием бы заперся в этой тюряге в одиночке... Написал бы книгу, спокойно подумал о будущем и прошлом, поправил здоровье в местной больнице, посидел на диетическом питании, позанимался спортом, прочитал то, что не успеваю читать на воле, отдохнул бы от круговерти, в которой постоянно вращаюсь.
- Шутишь? - Виталий как-то странно посмотрел на меня.
- Меньше, чем когда бы то ни было... - я действительно не шутил. Я говорил чистую правду...
        Мы выехали на обледеневший хайвей, и я поднажал на газ. “Порше” с пробуксовками принял скорость и рванулся вперед. Я чувствовал, как где-то на третьем уровне сорокалетний американский “зек”, ковыряя в зубах зубочисткой после сытного обеда заваливается на нары и открывает томик Джека Лондона...

[Оглавление][Следующий рассказ]

Copyright (c) by . Частичное или полное воспроизведение материалов сайта без согласия автора ЗАПРЕЩЕНО. Используйте @ntt.ru