ОБЫКНОВЕННАЯ СМЕРТЬ

        Труп Гришки Лобова нашли в конце февраля на праздник Советской Армии, ныне, из-за отсутствия всего "советского", переименованного в День Защитника Отечества.. Жил он в середине деревни в покосившейся старой материнской избе в тупом, бесперспективном одиночестве и тихо пил "по-черному" каждый божий день дешевую, сивушную водку. На серьезную закуску денег из маленькой пенсии было жалко, а чтобы не помереть с голоду Лобов пару раз в неделю варил какую-то бурду из картошки, свеклы и капусты, и, превозмогая отторжения уже ничего не принимающего желудка, ел эту похлебку с черным, неделями черствевшим до каменного состояния хлебом и крупной, засолочной солью. После очередного приема тяжелого граненого стакана Гришка забывался в глухой отключке, проснувшись, опять наливал дрожащей рукой и снова пил. Когда водка кончалась, он трясущимися пальцами пересчитывал мелочь, и страшной, опухшей тенью плелся за версту в магазин за новой бутылкой. Если денег не было вовсе, то продавщицы давали ему "левой" водки в долг, так как знали, что привязан Лобов к ним намертво и пенсию свою все равно принесет к прилавку всю до копеечки. Было Гришке за шестьдесят, делать он уже ничего не хотел и не мог. Был у него сын и внуки, но их он не видел давным-давно.
        В последний год он совсем опустился. Картошку не сажал, и даже дров к зиме не напас. Побирался по сердобольным соседкам, которых знал с детства, а дымящую, с нечищеной трубой печь топил остатками старого, гнилого штакетника, которым когда-то был обнесен его земельный надел. Нужду справлял в ведро, поставленное посередине избы, а когда не было сил или сознания до него добраться - ходил и под себя, отчего воняло от него всегда по-страшному.
        Между тем, несмотря на явное отсутствие необходимости пребывания в обществе, умирать Лобову было страшновато. В какие-то моменты, примерно раз в три месяца, когда сердце вдруг начинало биться в конвульсионной, ледяной аритмии, а холодный пот заливал его с ног до головы, как из ушата, Гришка сильно пугался, спохватывался и из последних сил успевал на последний, "семичасный" автобус, который довозил его до города, где жила его младшая сестра Люба с мужем Василием и почти девяностолетняя мать. Увидев в дверях похожего на привидение Лобова, сестра тяжело вздыхала и, молча, с признательностью и покорностью смотрела на мужа, который укоризненно качал начинающей лысеть головой, облизнув, откладывал в сторону ложку и, не доев горячий, ароматный борщ со сметаной, понуро шел заводить старенькие, давно потерявшие окрас "Жигули". Посадив смердящего мочой и ужасным перегаром Гришку на заднее сиденье и открыв настежь все окна в машине, Василий отвозил его в ближайшую психбольницу, где устраивал в отделение хронических алкоголиков, с глубокой тоской оставляя врачам двести кровных рублей и узелок со своими старыми трусами, носками, майкой и рубашкой. Пару недель Гришку промывали разбавленной глюкозой, слегка кормили и изредка вкалывали одним и тем же одноразовым шприцем какие-то дешевые лекарства, после чего, посвежевшего, отмытого и переодетого в чистое исподнее выпускали. Не заходя к сестре, Лобов садился в автобус, выйдя около своего магазина брал в долг литр водки и, вернувшись задками, чтобы его не приметили в деревне в свою избу, принимался за старое.
        В очередной раз он выписался из больницы под Новый год, приехал в деревню трезвый, под полуобморочными от удивления глазами соседок сестер Блиновых украл у заготовщиков березовое бревно, охая, распилил его заржавевшей от бездействия двуручной пилой и наколол дров. Сестры, испугавшись, что с их соседом случился приступ шизофрении, кинулись к нему в дом.
- Григорий, ты никак за ум взялся?
- Я его и не терял! - торжественно заявил Лобов, томным взглядом провожая шмыгнувшую под топчан голодную крысу. - Вы это… - он немного помолчал. - Я завтра пенсию получу и в город к своим уеду. Ежели сильно задержусь, то февральскую возьмите за меня.
        Сестры переглянулись. В то, что Люба с мужем будут терпеть у себя дома Гришку в течение следующего квартала, им верилось меньше, чем в выборы Лобова главой районной администрации. Потоптавшись для приличия, они удалились обсуждать эту сногсшибательную новость с образованной, некогда городской жительницей Матренихой, слывшей местным толкователем народных слухов, снов и примет.
        На следующий день совершенно трезвый, получивший пенсию Лобов на глазах изумленной публики проследовал по деревне в направлении шоссе, явно успевая на дневной автобус. Наспех обсудив предполагаемые сроки его возвращения и придя к выводу, что вероятность Гришкиного пребывания в кругу семьи дольше второго января равна единице на миллион, обитатели деревеньки Бродово численностью в восемь душ разбрелись по избам готовиться к встрече Нового года…
        …К четвертому января новогодние страсти улеглись, жители оправились от похмелья, о Лобове забыли. К тому же вдарили крепкие морозы, по ночам доходившие до минус сорока. Люди попрятались в избах, до красна топя печи и поглядывая старые, чудом работающие телевизоры, а из дома выбегали, разве что, по нужде и за водой. Стужа сменилась снегопадами, деревню замело по верх заборов, оставив только тропки к колодцу и крылечкам домов. Третьего февраля пришла почтальонша с пенсией. Она обошла дома, начиная с дальнего и вручая пенсионерам тощие стопки мелких, потрепанных купюр. Те сразу прятали их по старым комодам, загодя распределяя по еще более мелким кучкам - на еду, на свет, в заначку. На большее купюр не хватало и поэтому остальные потребности и материальные блага либо откладывались до лучших времен, которых в упор видно не было, либо, как, например, дрова, добывались с помощью широкораспространенного на Руси метода примитивного хищения ранее государственной, а теперь непонятно чьей собственности. Последний визит почтальонша нанесла сестрам Блиновым, чья изба являлась въездным форпостом деревни.
- А где Лобов-то? - спросила она, складывая ведомость. - Даже тропинки к крыльцу нет! Не помер часом?
- Типун тебе на язык! В городе он, у своих… - встрепенулись сестры, только сейчас вспомнив про соседа-алкоголика и подсознательно удивляясь, что Гришки нет уже месяц. - Ты пенсию-то нам оставь, а то он наказывал…
- И давно? - удивилась почтальонша, снова разворачивая ведомость.
- С нового года…
- Да, я ни в жисть не поверю, что Любка его месяц у себя держать и кормить будет!
- Ну, так, может они его опять в психушку уложили… - неуверенно выдвинули наиболее перспективную версию сестры.
- Ну, только если… Расписывайтесь, - почтальонша, слюнявя пальцы отсчитала лобовскую пенсию.
        После ее ухода Блиновы провели беглые консультации с Матренихой и сообща пришли к выводу, что проскочить обратно в избу незаметно мимо их всевидящего ока у Гришки не было ни малейших шансов и, следовательно, их сосед, видимо, обожрался на праздники и был сдан на очередное излечение. На всякий случай образованная Матрениха предложила провести следственный эксперимент по проверке наличия замка на дверях лобовского дома, но сестры хором отвергли эту инициативу, приведя железные доводы, что, во-первых, висячий замок Гришка пропил еще года два назад и по этой причине дверь никогда не закрывал, а, во-вторых, лезть в огород через метровые сугробы у них нет ни здоровья, ни желания. На том и угомонились…
        …Справедливости ради, надо сказать, что сестра Лобова все же не окончательно утратила к брату родственных чувств. Когда Гришка завалился к ним под Новый год трезвый с двумя пакетами, полными продуктов, Люба чуть не лишилась дара речи. А вытащенная на свет бутылка шампанского привела ее к состоянию, близкому к тихому помешательству. Василий, ни разу в жизни не видевший Лобова трезвым, впал в икоту, не сбиваемую даже литровыми кружками с водой.
- Можно я у вас Новый год встречу? - жалобно попросил Гришка.
        Родственники переглянулись, но отказать не смогли. Лобов вымылся в ванной, побрился, оделся в чистое и, только землистый цвет лица и хрипотца в голосе, позволяли догадываться, что последние годы своей жизни он провел в почти постоянном угаре на сломанном топчане. Когда по стареньком телевизору показали Кремлевские куранты и все повскакали со стульев, Гришка отхлебнул шампанского, навалил себе в тарелку еды и принялся безостановочно жевать. Водку он пить не стал.
        Лобов прожил у сестры четыре дня и ни разу не нажрался. Смотрел телевизор, много спал и ел. Пятого января, утром он оделся, поблагодарил Любу с Василием и сказал, что уезжает домой.
- Что так? - с нескрываемой радостью спросил Василий, которому даже трезвый Григорий поднадоел и создавал некоторый дискомфорт. - Погостил бы еще.
- Нет, поеду… - глядя мимо родственника, задумчиво произнес Лобов. - Если не возражаете, я еще в конце месяца приеду…
- Конечно! - сказал Василий, подавив в себе мысль: "только этого еще не хватало".
- Приезжай… - тихо и просто сказала Люба.
        Она-то к середине февраля, забеспокоившись отсутствием брата, и принялась донимать мужа.
- Давай съездим, а? Обещал же он… Может случилось что?!
- Брось ты, - отмахивался Василий. - Запил опять, вот и не едет.
- Так он же на Новый год - ни-ни!
- А… Стерпел три дня и снова начал. Неужто ты и вправду думаешь, что он ни с того, ни с сего завязал? Он после больницы-то больше часа трезвым не ходил.
        Но к двадцать третьему Люба все же дожала Василия.
- Ладно, черт с тобой, поедем по-быстрому, - Василий сдался и нехотя пошел заводить машину.
        Неладное они заподозрили, едва въехав в деревню и увидев вытянувшиеся огурцом физиономии стоящих у колодца сестер Блиновых.
- А Гриша-то дома? - предчувствуя беду, дрогнувшим голосом спросила Люба.
- А… разве он не у вас?! - желудочным голосом выдавили сестры.
        Дверь, которая, как оказалось, была заперта изнутри, Василий легко, поддев через щель накидную щеколду, открыл принесенной из машины "монтажкой". В давно нетопленном доме стояла лютая, хуже, чем на улице, стужа. Гришка Лобов лежал на боку, поджав колени, скрюченный на своем топчане в дырявых валенках и старом рваном тулупе. Ободранная шапка валялась рядом. Стеклянные, замерзшие глаза были открыты и выражали тихое, смиренное блаженство. На столе стояла початая бутылка водки.
        Люба тихо заплакала. Блиновы, проведя из-за спин гришкиных родственников рекогносцировку, поохали для приличия и кинулись наперегонки распространять весть по скучающей без катаклизмов деревне.
- Он уж давным-давно лежит, - сказал Василий жене, расценивая этот текст, как успокоительный. Им, как часто бывает с мужиками в подобных ситуациях, овладел порыв к бурной, руководящей деятельности, хотя спешить было явно некуда. Василий почти бегом бросился из избы, доставая по дороге из кармана мобильник с одним долларом на счету, который он носил больше для форсу. Выйдя на дорогу, по которой уже приближались оповещенные жители он встал в позу преуспевающего бизнесмена и набрал "03".
- Скорая слушает, - раздалось в трубке.
- У нас тут человек замерз в своем доме в Бродово. Пришлите машину!
- Умер?
- Да, замерз я ж говорю.
- А вы кто?
- Муж сестры его…
- Как фамилия?
- Чья?
- Усопшего.
- Лобов Григорий.
        Вопросов задали много, и Василий очень спешил, чтобы не кончились деньги.
- Ладно, мы приедем вместе с милицией.
- Им звонить?
- Нет, мы сообщим сами.
- Когда ждать?
- Как машина будет!- зло ответили в трубке. - Больной-то ваш все равно восстановлению не подлежит…
- Так. Ждем скорую и ментов, - Василий выключил телефон и обратился к уже прибывшим жителям.
- А менты-то на кой? - с сомнением спросил дед Поликарпыч, злой из-за того, что жена Райка вытащила его на улицу в тот самый момент, когда он собирался опрокинуть очередную законную праздничную рюмку "за военно-воздушные силы".
- Как это на кой… Он же криминальный! - искренне удивился Василий бестолковсти деда.
- Че ж в нем криминального? Обожрался, печь не затопил и… прилег…- Махнул рукой Поликарпыч, с тоской вспоминая о накрытом столе.
- Положено, - многозначительно сказал Василий и обернулся к вышедшей из избы Любе. - Значит так, водки на поминки ящика два надо. Я у Семена возьму по оптовой цене…
- Господи! - всплеснула руками жена. - Это что ж самое главное?!
- Не-е-е… - смутился Василий, - Но тоже надо…
        Скорую и "ментов" ждали часа четыре. За это время успели определить, что хоронить Лобова будут на местном кладбище. Матрениха вызвалась сходить в большую деревню к штатным копателям могил Егору и Федору и все уладить "за пару литров". Блиновы согласились наготовить еды на поминки. Гроб и транспорт взял на себя Василий, а Любе досталось оформление документов в сельсовете. Наконец, с разницей минут в пять в деревню въехали два "уазика" - сначала "буханка" с красным крестом на зеленом фюзеляже, а потом "козел" с надписью "милиция".
        Из "скорой" не спеша вылезли врач - приятной наружности мужчина лет сорока и симпатичная, пухленькая медсестра. Они молча прошли в дом и быстро вернулись. В это время подъехала и "канарейка". Кроме шофера в ней находились грузный, пропитой, красномордый участковый Кузькин, выхваченный по дороге из бани и молоденький стажер из уголовного розыска, которого дежурный послал с водителем, дав им совсем новенькую машину - разбитые дрыны посылать в Бродово было рискованно.
- Ну, чего там? - охрипшим голосом спросил Кузькин у врача.
- А что там может быть… - врач плечами. - Замерз. Может сердце прихватило, может - просто уснул…
- Давно?
- Труп окоченевший, хорошо сохранился, не разложившийся… Может три дня, а может и месяца два. Ладно, я выписываю справку для морга. Вскрывать-то все равно надо…
- А может быть это убийство? - серьезно спросил стажер, почти мальчишка лет двадцати.
- Ага… - зевнул Кузькин. - С целью ограбления. У Гришки крысы с голоду дохли. Иди в избу-то, посмотри…
- Ну, может быть в ссоре, в драке…
- Ты, молодой, бумагу готовь, - махнул рукой участковый. - У тебя после школы почерк еще красивый сохраниться должен… Возьми-ка, Шерлок Холмс, показания вон с них, - он указал на Блиновых, - и… ты, Матрениха, тоже дашь. Когда видели в последний раз, что слышали… И ты, Люб, напиши коротко - как приехали, открыли, ну и… все такое… - Он пошевелил пальцами и обратился к Поликапычу, - Дед, ты праздник-то справляешь?
- Так вот, отрывают постоянно события… - встрепенулся тот.
- Ну, пойдем, нальешь стопку, а то голова болит.
        Дед с готовностью метнулся к своей избе. Врач, сидя на переднем сиденье "буханки" выписал справку и протянул ее Любе.
- Отвезете тело в морг.
- А вы?! - спросила она.
- Мы трупы не возим… Заказывайте труповозку, но она на ремонте. Я знаю.
- Я отвезу… - сказал стоявший поодаль Палыч, обладатель маленького американского грузовичка, который ему подарил сын. На этой машине хоронили всех в окрестностях.
        Стажер аккуратно и дотошно опросил жителей и дал расписаться в протоколах.
- С моих слов записано верно, мною подписано, - торжественно диктовал он Блиновым, которые, сопя выводили в бумажках старческие каракули. - Да, не "с маих падписано", а с "моих задписано"! - укоризненно, но беззлобно говорил стажер, разглядывая записи.
        Вернулся Кузькин с повеселвшим Поликарпычем. Посмотрел протоколы.
- Пиши рапорт, - сказал он стажеру и принялся диктовать, - "Начальнику Рогатинского ПОМ, майору милиции Иванкову В.С. 23 февраля 2003 года, в 15.30 в деревне Бродово был обнаружен труп гражданина Лобова Григория Фомича без признаков насильственной смерти…".
        …Стемнело. Милиционеры и врачи уехали. Василий с Палычем запихали коченелое тело Лобова в два больших картофельных мешка. Распрямить его не было никакой возможности и поэтому получилось нечто бесформенное и большое. Чтобы мешки не слетели дорогой, труп обвязали веревками, надрываясь, кряхтя выволокли из избы и забросили в кузов. Им пытался помочь Поликарпыч, но по причине того, что он регулярно наведывался домой и в праздновании Дня Защитника Отечества уже дошел до рюмки "за инженерные войска", больше путался под ногами. Люба со справками села в грузовичок к Палычу, Василий поехал сзади на "жигулях". Грустная колонна тронулась и покатилась в город…
        Схоронили Лобова через три дня. Гроб Василий справил простой, без обивки. Мерзлую землю мужики отогревали костром, а бугорок вышел комковатым, с кусками льда. Сверху положили дешевый венок и отправились поминать. На поминки народу, по традиции, набежало много. Мать Лобова была неходячей. Сын, несмотря на посланную Любой телеграмму, не приехал. Водку Василий привез "паленую" и люди потом болели головами и животами. После поминок, Василий заколотил дверь в избу, и они с Любой уехали в город, пообещав к весне справить ограду.
        Жители разбрелись по избам. Наутро никто вслух не вспоминал, что помер Гришка Лобов. Все продолжили свою тихую, беспросветную жизнь между колодцем, сельмагом, да лесом. "Живем, а куды - не видать…", - вздыхала Вечером Матрениха, снимая с плиты черный чайник и доставая из старого буфета дешевую заварку и маленький кулек с засохшей карамелью…

2003 год,
Карамышево-Москва

[Оглавление]